Француз сидел, свесив ноги со второго этажа, проклиная себя и все плохое, что произошло из-за его невнимательности, трусости и глупости. Он вздрогнул, когда ее лицо оказалось рядом с его лицом.
– Ему нужно помочь, – повторила Эйлин, указав на лежащего внизу Питера.
Жан-Антуан и Эйлин помогли Тиду подняться и вскарабкаться по косой плоскости пола до комнаты с тайным лазом. На третьем этаже они нашли для него одеяла и полотенца. Камин растопить оказалось нечем. Тид все это время повторял что-то несвязное насчет Щенка и Чарли. Эйлин вела себя так, будто не слышит его. Когда они оставили Тида одного в одной из комнат на втором этаже, Питер завернулся в одеяло и стал растирать себе грудь, неосознанно сонно наклоняя голову вбок.
– Я кое-что покажу, – тихо обратилась Эйлин к Жану-Антуану, когда они вышли.
Француз долго вглядывался в портрет прежде, чем поверить словам мошенницы. Слишком по-разному выглядел человек на картине, висящей в большом зале над темным мраморным камином на втором этаже и разбойник по имени Чарли Бродячие Штаны. Во всяком случае то, каким этот разбойник остался в его памяти.
Жан-Антуан был слишком слаб, чтобы чему-то удивляться и принял увиденное, как данность. Лишь толика сомнения оставляла юноше ничтожную крупицу надежды. Поскольку логика подсказывала ему, что если Чарли Бродячие Штаны и мог однажды вернуться после всего случившегося, то доктор Мидуорт – нет.
Около получаса они молчали, стоя в этом зале и лишь изредка переглядываясь, пока Питер приходил в себя в соседней комнате. Наконец, Жан-Антуан в смятении повернулся к Эйлин.
– «Доктор Джилкрист Чарльз Мидуорт третий с супругой Аделиной», – повторил Жан-Антуан слова с таблички на раме под портретом. – Значит, это его дом?
Эйлин перевела взгляд на лицо Аделины.
– Это был его дом, – поправила мошенница.
– Но как вы…
– Случайно. Мы потеряли из виду этого убийцу в маске и оказались в этой комнате. А здесь висел этот портрет. И все, что я знала о Чарли…
Она не закончила предложение. Жан-Антуан медленно заходил взад вперед.
– Вам не показалось, что Чарли… не узнал свой дом?
– Он его и не узнал, – бесцветно подтвердила Эйлин.
– Но как же так? – сокрушался француз.
– Проклятье! А какая теперь разница?
– Прошу прощения?
Его недопонимающий взгляд встретился с безрадостным и твердым взглядом Эйлин.
– Чарли добился того, чего хотел. Он положил конец своей войне. Так или иначе. Это конец, Жан-Антуан.
Пораженный черствостью ее заключения Жан-Антуан повернулся к портрету.
– А где же она? Такая красивая. Что вообще с ними случилось?
– Думаю, ее больше нет.
– Нет? Но почему вы так решили?
– Об этом всегда говорили его глаза, – с горькой полуулыбкой признала Эйлин.
– Ничего, кроме угрозы его глаза не выражали, – пробормотал Жан-Антуан.
На мгновение ее улыбка сделалась чуть шире.
Постояв молча в нескольких шагах от безгранично обожаемой им женщины, Жан-Антуан набрался сил произнести то, что решил не откладывать, пока им не помешали.
– Мадемуазель Вэйвуд! – официально начал он, к ее собственному удивлению обескуражив Эйлин. – Однажды, поддавшись эмоциям, я задал вам неприличный вопрос. Боюсь, вы хорошо помните этот случай.
Эйлин в изумлении кивнула.
– К моему счастью, вы не дали мне окончательно опозорить мое имя и напомнили, что я не должен спрашивать вас о настроениях вашего сердца. Однако вы проявили милость и позволили мне самому ответить на этот вопрос, когда я все пойму. Искренне надеюсь, что это вы тоже помните.
– Жан-Антуан, что с вами?
Напряженно помолчав, Жан-Антуан с грустью сообщил:
– Я знаю ответ на этот вопрос. Теперь я знаю, кому принадлежит ваше сердце.
Взгляд Эйлин впервые за это безрадостное утро сделался мягче. Словно она извинялась за то, что не могло по своей природе вызывать в ее сердце чувства вины. Эйлин подошла к Жану-Антуану и взяла его за руки. Ее глаза не поднимались к его лицу.
– Тогда промолчите, – прошептали ее губы. – Вдруг вы снова ошибаетесь, мсье.
И она поцеловала Жана-Антуана в щеку, а затем обняла, с болью глядя на портрет, висящий позади них.
– И все же, – нетвердо начал француз, отпуская Эйлин, – я решил, что мне лучше уехать.
– Я понимаю.
– Но на обратном пути я буду проклинать себя, если не спрошу.
– Спрашивайте.
– Эйлин, при других обстоятельствах в другое время… могли бы вы согласиться поехать со мной?
– Быть может, при совсем других обстоятельствах, – допустила она.
Жан-Антуан покивал.
С противоположной стороны этажа донеслась ругань Питера Тида.
– Пойду, проверю, как он, да пора бы нам выбираться отсюда, – сказала Эйлин.
Они вместе посмотрели на портрет. Мошенница стала уходить первой.
– Вы расскажете ему про Чарли? – спросил Жан-Антуан.
Эйлин задержалась на выходе.
– Лихим Малым это не нужно. Они будут верить, что Чарли когда-нибудь вернется, и их унылая воровская жизнь вновь наполнится безрассудством и прибылью. Но если узнают правду, поймут, что он не сможет вернуться, – Эйлин указала на портрет Джилкриста и его жены блестящими от слез глазами. – Чарли ведь на самом деле волшебник, а не разбойник. А этот джентльмен на портрете всего лишь доктор.
– А что же теперь будет с вашей жизнью?
– Не беспокойтесь. Уж я-то лучше стою на ногах в этом мире, чем вы, – хлестко отозвалась Эйлин.
– Я хотел спросить, как вы держитесь? – поспешно исправился Жан-Антуан.
Она вытерла рукой слезу, поспешно и словно стыдясь своей слабости. Стыдясь перед самой собой. Ответ был очевиден и оттого подчеркивал бессмысленность вопроса, но ему не суждено было прозвучать. Разворачиваясь в дверях, Эйлин лишь поторопила Жана-Антуана:
– Пойдем. Мы собирались встретиться с Капитаном и парнями у Нгао Энга.
И вышла так порывисто и неровно, что француз все понял. Ей не было до него дела. Она хотела поговорить с кем-то о портрете. Скрывшись за стеной, Эйлин больше не могла сдерживаться от разъедающего ее чувства, от надрывной дрожи, вызванной почти физической болью. Она могла бы этого не делать, но мыслями она сознательно обращалась в неведомую ледяную могилу, каковой для Чарли сделалась река, в то скрытое от познания остальных мгновение, когда разбойник понял, что умрет, и в следующее мгновение, когда раненного и скованного цепью его потянуло на дно. Ей казалось, что это был ее единственный шанс хоть как-то облегчить последние минуты жизни разбойника. Облегчить его одиночество.
