Живя в Лондоне, принцессы часто выезжали в 8 вечера и возвращались под утро — в 2 или 3 часа. Пока они отсутствовали, Лакшми должна была стоять у дверей точно там, где они ее оставили. По их возвращении она должна была массировать им руки и ноги и, если они были в плохом настроении, сносить их пинки, пока она делала массаж. Она спала, редко когда больше двух часов за ночь, на полу рядом с запертой кухней, утоляя жажду водой из раковины, которую запрещено было пить. Она была все время голодна и часто не получала пищу на протяжении нескольких дней. Еды было много, но вся она была в мусорном ящике, специально испорчена, так что Лакшми не могла ее есть, даже если ей удавалось просунуть руку между решетками окна и достать еду
[19].
Однажды, когда входная дверь случайно осталась незапертой, Лакшми удалось бежать. Но когда она добралась до Индийского представительства в Англии, ее послали обратно к принцессам, поскольку у Лакшми не было денег на авиабилет домой. Ко всем ее бедам добавилась и юридическая составляющая: как только Лакшми убежала от своих «нанимателей», она оказалась нарушителем иммиграционных законов, привязывающих ее к своим хозяевам, и могла быть подвергнута немедленной депортации. В расследовании, проведенном Международным союзом против рабства, говорится: «Характер иммиграционных законов в той части, в которой они касаются иностранной домашней прислуги, невыдача разрешений на работу этим людям и существующее отношение к ним скорее как к придатку нанимателя, чем как к самостоятельным личностям, обладающим правами, создают ту каторгу, на которой страдают домашние работники в Англии. Министерство внутренних дел Великобритании, пусть и неумышленно, поддерживает рабство»
[20].
Если могут быть обмануты правительства даже в странах, отвергающих рабство, таких как Британия, то представьте, как легко убедить закрыть глаза на это явление тех, кто получает от рабства выгоду. В Таиланде правительство всегда относилось к коммерческому сексу закрыв глаза и не особо стремилось заставить тех, кто живет этим бизнесом, соблюдать законы, что существенно сократило бы доходы многих официальных представителей полиции. Чрезвычайно высокая доходность рабства означает, что рабовладелец может купить политическую власть и признание. В Таиланде, Пакистане, Индии и Бразилии местная полиция выступает гарантом контрактов, за которыми прячется рабство. Полиция становится наемной силой, которую можно использовать, чтобы поймать сбежавшего раба. Эта услужливость и доступность полиции рабовладельцу выводят на еще одну важную тему, связанную с новым рабством: оно появляется тогда, когда рушится социальный порядок.
Синдром Дикого Запада. Краеугольным камнем современного общества является монополия правительства на применение вооруженного насилия. Это не значит, что насилие не встречается в странах, где развита демократия, но когда это происходит, все силы государства направляются на то, чтобы изолировать опасного индивидуума. В нашей системе оценок беззаконие означает страх насилия в любой момент, когда правят хаос и жестокость. Порядок и безопасность означают, что существуют и законы, которым следуют большинство граждан, и официальные силы, поддерживающие эти законы. Тем, кто живет в обществе, где полиция честна, преступники обычно сидят в тюрьме, где выражение несогласия приводит к размолвке, но не к смерти, трудно вообразить степень беззакония, царящего в большинстве стран развивающегося мира. Дикий Запад в прежние времена, когда бандиты терроризировали целые города, имел репутацию беззаконного, но даже в этом пыльном прошлом шериф или представитель федерального правительства были готовы принести светлое будущее в любой ковбойский городишко. Состояние дел в некоторых регионах развивающегося мира в настоящее время много-много хуже.
В Европе и Северной Америке полиция борется с организованной преступностью, в Таиланде полиция — сама является одной из преступных организаций. Это же верно и для многих стран Азии и Африки: государственная монополия на насилие, монополия, которая должна защищать граждан, оборачивается против них. Это нарушение гражданского порядка часто происходит во времена быстрых социальных и политических перемен. Общество, оказавшееся в напряженных обстоятельствах, из-за эпидемии, природных катаклизмов, экономической депрессии или войны, может сломаться и впасть в состояние ужаса перед грубой силой, попирающей право. Подобные обстоятельства как раз и можно встретить в регионах, характеризующихся стремительным развитием, таких как пограничные области Бразилии или районы сельско-городской миграции в Таиланде. В этих регионах переходная экономика «выдавливает» семьи с земли, оставляя их в нужде и в то же время увеличивая потребность в неквалифицированной рабочей силе в городах. Под давлением нищеты традиционные системы семейной или общинной поддержки разрушаются, но на смену им не приходят никакие эффективные государственные социальные программы. Не имея ни защиты, ни возможностей, бедные становятся крайне уязвимыми, а насилие, не встречая противодействия со стороны государства, становится абсолютно всесильным.
Рабство процветает в подобных обстоятельствах. Чтобы сохранять власть над своими рабами, рабодержатели должны иметь возможность применять насилие в той мере, в какой они хотят, и так часто, как они хотят. Без постоянной подпитки насилием они бессильны. Старая система рабства во многих случаях регламентировала ту степень насилия, которую хозяин мог допускать по отношению к своим рабам. Часто игнорировавшееся кабальное уложение американского Юга, запрещавшее обучение рабов письму и чтению и рекомендовавшее строгую дисциплину, тем не менее защищало рабов от убийства и увечья, а также устанавливало для них минимальный стандарт еды и одежды
[21]. Тем не менее это уложение давало хозяину законное право на применение любого насилия, кроме убийства. Однако если хозяину это было необходимо, закон и власть штата поддержали бы его, поскольку государство имело право убийства (казни) рабов. Сегодня монополия на применение насилия исчезла. Она оказалась в руках не федерального закона, а вооруженной местной полиции или солдат. Действительно, мы можем сказать, что переход монопольного права на применение насилия от центрального правительства к местным головорезам более чем значим для укоренения и процветания нового рабства. Его порождает именно прямое сочетание современных и традиционных образов жизни.
Переходные зоны, где мировая индустриальная экономика сталкивается с традиционными сельскохозяйственными культурами, можно найти в любой части развивающегося мира. В точках взаимодействия часто возникают кровопролитные конфликты за право контроля над национальными ресурсами. В Амазонии продолжается небольшая, но страшная война за право распоряжаться минеральными и лесными ресурсами. У амазонских индейцев нет средств ведения современной войны, и они постоянно оттесняются со своих территорий, иногда истребляясь целыми деревнями, иногда попадая в рабство. Новые шахты, пропарывающие лес, находятся в сотнях миль от возможного правительственного контроля. Здесь правят бал те, у кого больше огневой запас, а безоружные либо выполняют приказы, либо исчезают. У малочисленной местной полиции есть выбор: либо сотрудничать с головорезами, получая свою долю прибыли, либо попытаться защитить закон и — погибнуть. Результатом является беззаконие и ужас, описанные Антонией Пинто в начале этой главы. В шахтерских поселках, где вряд ли можно ждать быстрого вмешательства правительства, выбор ясен, и грубый социальный порядок устанавливается сам по себе. Ситуация в Бразилии драматична, но те же тенденции обнаруживаются повсюду, от сельских районов Ганы до трущоб Бангкока, от высокогорий Пакистана до деревень на Филиппинах, — и этот синдром Дикого Запада в значительной мере определяет тот комплекс мер, благодаря которому можно покончить с рабством.
