На ужин ели котлеты. Мама всхлипнула и сказала, что мы здесь котлеты точим, а Армен наш голодает в армии.
— Сам виноват, идиот, — ответил папа.
— А ты молчи уже, сидишь тут весь в бумажках.
— Я чертежи делаю, ты же знаешь, — обиделся папа.
Легла смотреть телевизор, как вдруг позвонила Нана.
— Послушай, ты бы не могла мне напомнить, во сколько у меня вчера появилось желание стать лесбиянкой?
— По-моему, в одиннадцать часов вечера, — припомнила я.
— Вот, а сегодня уже в девять. Тебе это о чем-нибудь говорит?
— Не-а.
— И мне тоже, но должна же быть причинно-следственная связь, — задумалась Нана.
— Ты что, в психологи подалась? — поинтересовалась я.
— Ну да, а как ты догадалась? Я записалась на курсы подготовки психологов. А как у тебя дела? Вы не помирились?
— Не-а, — ответила я.
— Держись и не смей делать первый шаг, — уверенным тоном сказала Нана.
— А как ушу? — спросила я.
— Ушу хорошо.
— А диеты?
— С диетами беда, — Нана огорчилась. — Я снова стала поправляться.
— И ногти накладные целы, и ухажеров у тебя много, и наверняка ты купила новые брюки или сумку, — зевнула я.
— Ну да, а ты откуда знаешь? — удивилась она.
— Не знаю. Просто сказала и все.
— Здесь тоже имеет место причинно-следственная связь. Я над этим подумаю, — и Нана положила трубку.
Хотела бы я так жить: без забот и хлопот — ан нет, сиди тут парься из-за какого-то придурка Швидко. И все-таки я его люблю и сама во всем виновата. Не надо было врать. Подожду еще денек, а потом пойду и честно все ему расскажу.
День пятидесятый
Позвонил Мишкин и попросил меня забрать Урсулу из дома, отвести ее в какой-нибудь магазин, где продают крема.
— Ей надо посмотреть, что предлагают на нашем рынке, — сказал он.
— Так пусть сама идет, она же бродит одна по городу, — ответила я.
— Ее нельзя одну отпускать, я вчера ее в супермаркете оставил на минутку, так она стойку с телефонными карточками опрокинула и стала призывать народ не покупать эти карточки.
— Революционерка какая-то, — улыбнулась я.
— Э-эх, что и говорить, не привыкла она к такому обращению, — вздохнул Мишкин.
Поехала на квартиру к Урсуле. Та сидит над линялыми рваными джинсами и вытянутой майкой и плачет. Оказалось, она сдавала их в прачечную. Пришлось объяснять, что в наши прачечные можно сдавать только постельное белье, но никак не хорошие новые вещи.
— Они не новые, я в них уже восемь лет хожу, это моя самая любимая одежда. Я ее всегда берегла и очень осторожно стирала, — всхлипнула Урсула.
— Ну тем более, — ответила я.
По дороге Урсула рассказала мне страшные вещи: вчера она решила сходить на рынок, чтобы купить продукты.
— Это ужас. Бабушки стоят, а перед ними на земле валяются картошка, лук и другие овощи. Какая-то собака стоит около бочки с селедкой и нюхает ее содержимое. В мясном отделе тучи мух. Их отгоняют специальными палочками, но они все равно налетают. Как вы можете покупать такие продукты? Это же опасно для жизни.
— У нас, Урсула, желудки особенные, по-русски называется «луженые», а по-вашему не знаю как, — ответила я.
— Люжёни, — вздохнула Урсула и посмотрела на мой живот.
Обошли с пяток магазинов. Урсула внимательно присматривалась ко всем кремам и что-то записывала в свой блокнот.
Пришли в студию. Мимозина сидит с красным лицом и материт всех на чем свет стоит. Перед ней лежит плакат с младенцем и сырками, рядом стоит Ромашкина и оправдывается.
— Убью сволочь, вот пусть только явится — убью! — заорала Мимозина.
— Что случилось? — поинтересовалась я.
— Полюбуйся! — крикнула она и швырнула плакат в мою сторону.
— Плакат как плакат, зубы белые, голова младенца, щербинок, кажись, на каждом зубе одинаковое количество. А что не так? — удивилась я.
— А уши?
Посмотрела на уши. Действительно, на плакате изображен безухий младенец. Вернее, уши-то у него есть, но они в плакат не поместились.
— А как это могло получиться? — удивилась я.
— А вот не знаю как. Наверно, Швидко, когда к печати готовил, о чем-то другом думал и ширину не рассчитал. Убью гада, ну за что мне такое наказание! Э-эх, одна радость — листовки с огурцами получились на славу и этикетки сегодня наконец-то сдаем. Но все равно — убью подлеца.
Пришел Пробин, посмотрел на плакат и убежал за калькулятором. Вернулся, что-то посчитал и сказал, что Швидко придется работать на студию бесплатно пять лет, чтобы возместить расходы на печать пятисоттысячного тиража плакатов.
— Да он сопьется скоро, вздохнула Мимозина.
Пришел Швидко, и все дружно накинулись на него.
— Вы что? — возмутился он. — Вы меня за дурака держите? Вот файл, который я отдавал в типографию, можете посмотреть.
Проверили файл, действительно, младенец как младенец, с масштабом все в порядке. Стали звонить в типографию. Те свою вину отрицают и говорят, что напечатали то, что им предоставили. Пробин с Мимозиной собрались и поехали выяснять отношения. Вернулись через час.
— Нашли виноватого, это типография заказ запорола, будет новые печатать за свой счет.
— Вот, а на меня всех собак повесили, я теперь работать не могу, настроения нет, — сказал Швидко и сел гонять машинки.
На меня даже не смотрит, поздоровался сквозь зубы, и все. Вот негодяй!
Урсула села на диван, заварила себе чай и о чем-то задумалась.
— Наверно, сочиняет концепт для упаковок, не мешайте ей, — сказала Мимозина.
Полезла в ЖЖ. Нашла очень интересного пользователя: Аморалиуса. Пишет рассказы из своей жизни. Матерится, правда, много, но рассказы очень даже ничего, покруче, чем у Злоедрючки.
Часа два смотрела в спину Швидко и думала: поговорить с ним сегодня или не стоит?
Решила позвонить Нане.
— Даже и думать забудь, — прошипела Нана в трубку. — Не стоит унижаться.
Не стоит так не стоит. Пошла к техническому дизайнеру и поинтересовалась, как продвигаются дела с эскизами сайта.
— Я тебе сказал, что мы этим заниматься не будем, вот придумаю что-то новое, тогда тебе скажу.
— Какое новое, когда у нас сроки поджимают? — возмутилась я.
— Ничего не знаю, иди с Мишкиным разбирайся, — и он демонстративно надел наушники.
