Еще более специфичны дела о колдовстве или ересях, в которых тем или иным образом замешаны животные (кошки, собаки, козлы, ослы, вороны). Подобные случаи ставят перед историком разнообразные вопросы и требуют отдельных исследований, для которых я признаю себя недостаточно компетентным. Кроме того, вопреки весьма расхожему мнению, эти дела касаются в основном не Средневековья, а главным образом XVI-XVII веков.
Мои собственные изыскания касались исключительно первого случая, то есть процессов над крупными домашними животными, каждое из которых самостоятельно совершило преступление — в основном дето- или человекоубийство. Иногда в материалах процесса о преступлении или проступке, в котором обвиняют животное, говорится весьма расплывчато. Так, в Жизоре в 1405 году быка повесили за «его провинности»
[75]. А в 1735 году в Клермон-ан-Бовези ослицу расстреляли из аркебузы за то, что она «плохо приняла» свою новую хозяйку. Однако самые тяжкие и наиболее часто встречающиеся преступления — это человеко- и детоубийства. По этим делам через суд проходит целая вереница коров, быков, коней, кобыл, баранов и особенно свиней. Во Франции с XIV по XVI век правосудие, кажется, почти всегда действует согласно одному и тому же ритуалу: животное берут живым и заключают под стражу в тюрьму, принадлежащую местному суду по уголовным делам; суд составляет протокол, проводит расследование и привлекает животное к ответственности; судья выслушивает свидетелей, сопоставляет данные следствия и выносит приговор, который зачитывается животному в тюремной камере
[76]. С вынесением приговора полномочия суда заканчиваются, животное отныне находится в распоряжении местных властей, на которые возложено исполнение наказания.
Наказание могло осуществляться через повешение (чаще всего), сожжение на костре, удушение (редко), обезглавливание (применялось к крупному рогатому скоту), утопление или закапывание в землю
[77]. Наказание, как мы видели, могло сопровождаться ритуалами выставления, поругания или калечения. Если по той или иной причине предусмотренная казнь не могла быть осуществлена, осужденное животное «выпускали на волю» и возвращали хозяину. Так, в 1462 году в Боресте, приходе, находящемся под юрисдикцией аббатства Святой Женевьевы, свинья, которая сожрала ребенка в то время, как его родители находились в церкви, была освобождена ввиду отсутствия возможности ее повесить: монастырская виселица упала из-за того, что прогнила («cheues par poureture»)
[78]. Если личность виновного животного не могла быть установлена или животное не представлялось возможным поймать, то подчас брали любую случайную особь того же вида, заключали под стражу, судили и приговаривали вместо него (хотя не казнили). Однако для замены виновного животного, которое ускользнуло от правосудия, чаще, видимо, прибегали к другому методу: он состоял в осуждении и казни чучела, замещающего животное. Самый ранний документально подтвержденный случай во Франции датируется 1332 годом. На территории прихода Бонди в окрестностях Парижа в результате несчастного случая, причиной которого стала лошадь, погиб человек. Этот приход, находившийся под юрисдикцией приората Сен-Мартен-де-Шан, был известен весьма строгими порядками. Поэтому владелец лошади поспешил отогнать животное на территорию, находящуюся под юрисдикцией другого суда. Но хитрость была раскрыта, и его арестовали. Он был приговорен к выплате штрафа, эквивалентного стоимости лошади; кроме того, его обязали предоставить суду Сен-Мартен-де-Шан «фигуру лошади», которую проволокли по улицам и повесили, как того требовал привычный ритуал
[79].
Однако звездой этого судебного бестиария является вовсе не лошадь, а свинья. В девяти случаях из десяти именно она предстает перед судом. Так что для исследователя история этих процессов очень быстро превращается в историческую «антропологию» свиньи.
Тот факт, что свинья занимает здесь центральное место, обусловлен различными причинами. Главная, бесспорно, состоит в численной закономерности. Среди млекопитающих поголовье свиней было в Европе, пожалуй, наиболее многочисленным до начала Нового времени. Овцы, вопреки общепринятому мнению, занимают лишь второе место. Конечно, поголовье свиней распределялось неравномерно и, по всей видимости, сокращалось, начиная с середины XVI века; тем не менее фактор численности не теряет своего значения. Зооархеология не дает свидетельств в пользу столь многочисленного поголовья свиней. Ее подсчеты в области скотоводства и потребления мяса основываются на количестве найденных костей, и потому возникает тенденция недооценивать поголовье свиней относительно поголовья овец или коров. Поступая так, зооархеологи в действительности забывают, что «свинья всем хороша» и что из ее костей изготавливают массу предметов и продуктов (в частности, клей). Кроме того, с методологической точки зрения, допущение, что число домашних животных, живших в конкретную эпоху на конкретной территории, пропорционально числу их останков, найденных на данной территории, является по меньшей мере спорным
[80].
Свиньи не только были самыми многочисленными из домашних животных, но, что еще важнее, обладали наибольшей свободой перемещения. В городе, где они исполняли роль мусорщиков, их можно было встретить везде, на всех улицах, во всех садах и даже на кладбищах (где они пытались раскапывать могилы). Несмотря на запреты муниципальных властей, повторяющиеся вновь и вновь во всех городах Европы с XII по XVIII век, бродячие свиньи были частью повседневной жизни. В некоторых городах — например, в Неаполе — так продолжалось вплоть до начала XX века. Поэтому неудивительно, что «празднобродные» свиньи причиняли ущерб или становились причиной несчастных случаев чаще, чем все прочие домашние животные
[81].
Но есть еще одна причина, объясняющая присутствие свиньи в суде: ее родство с человеком. В действительности для древних обществ наиболее близким человеку животным был не медведь (несмотря на его внешний облик и предполагаемый обычай спаривания more hominum
[82]) и еще того меньше обезьяна (только в XVIII веке сходство стало допускаться всерьез), а именно свинья. Медицина, с Античности и до XIV, а иногда и вплоть до XVI века изучавшая анатомию человеческого тела на основе препарирования свиных туш, не ошибалась относительно сходства во внутреннем строении двух существ (что полностью подтверждает современная медицина в отношении пищеварительной и мочеполовой систем, тканей и кожного покрова
[83]). Кроме того, в христианской Европе эта практика позволяла обойти запреты Церкви, до самого позднего времени осуждавшей вскрытие человеческого тела. Поэтому анатомию человека в медицинских школах изучали, препарируя хряков или самок свиней
[84].
