Брюс покачал головой и развернулся.
— Знаешь, что? Забудь, — произнес он, обернувшись, — мы явно зашли в тупик.
— Постой.
Юноша остановился. Когда он повернулся, Мадлен Уоллес с серьезным видом сидела на постели, свесив ноги и опершись на матрас. Ее лицо обрамляли длинные, прямые волосы, а взгляд темных глаз был устремлен прямо на него.
— Я тоже потеряла мать.
Брюс обнаружил, что разворачивается.
— Ты лжешь, — сказал он, в надежде посмотреть, как Мадлен будет защищать себя.
— Я тоже потеряла мать, — ответила девушка, — так что я прекрасно знаю, каково это, когда у тебя на душе кошки скребут. Вот почему я сказала то, что сказала.
— Что случилось? — спросил Брюс.
— А ты не слишком ли любопытен?
Уэйн даже глазом не повел.
— Ну, ты уже знаешь, что сталось с моими родителями.
— И что?
— А то, что это честный вопрос. Копы говорили, что твоя мать была преступницей.
Озорной огонек в ее глазах мигом сменился гневом.
— Ты ничего не знаешь о моей матери, — тихо произнесла она, — или обо мне. — Затем Мадлен вздохнула и, задумавшись, отвела взгляд в сторону. — Моя мама была профессором робототехники в Готэмском Университете. Лучшая на кафедре, одна из лучших в своей отрасли. Мама любила проводить выходные со мной, показывала, как разбирать и заново собирать часы. Даже в самые тяжелые дни она всегда находила время посидеть со мной вечером и показать, как работает та или иная программа, как написать код, как работает искусственный протез. — Девушка кивнула. — Ты же должен это знать, Брюс Уэйн, не так ли? Ты же теперь глава «УэйнТех», разве не так?
От ее слов у Брюса мурашки по спине побежали, но одного упоминания о роботах было достаточно, чтобы пробудить его интерес. Ну, неужели они не похожи?
Мадлен тоже заметила перемену в его поведении.
— Родная душа, — пробормотала она, пододвигаясь к краю кровати, — а ты что разбирал, когда был ребенком? Часы? Роботов?
— Телефоны, — ответил он, вспоминая, как сидел за рабочим столом и смотрел на груду плат и батареек, которые некогда находились внутри устройства, — планшеты.
— И я, — призналась Мадлен, — я даже свои собственные собирала.
— Ты тоже собирала собственные компьютеры?
— Да. И для себя, и для других.
Брюс указал ей на руки.
— Это так ты заработала себе мозоли на пальцах.
— Ты заметил мои мозоли, — девушка облизала губы, — ах, Брюс Уэйн не такой скучный, каким кажется.
Настал черед Брюса улыбаться.
— А ты думала, острый взгляд есть только у тебя?
Мадлен рассмеялась: чарующий звук, словно колокольчики звенят.
— «Моя профессия — знать то, чего не знают другие»
[2], — объяснила она, подмигнув юноше.
— Шерлок Холмс, — ответил Брюс, угадав источник цитаты и наслаждаясь произведенным впечатлением.
— Очень хорошо, — произнесла Мадлен, сцепив пальцы, — но мозоли у меня от игры на скрипке. Похоже, у меня больше общего с Холмсом, чем я думала.
Игра на скрипке. Интересно, эта девчонка хоть чего-нибудь не умеет?
«Осторожнее, Брюс». Юноша почувствовал, что его начинает тянуть к этой девушке, что он жаждет узнать ее получше, выяснить о ней все.
Но Брюс Уэйн разговаривал не с обычной девушкой. Нет, это была Мадлен Уоллес, хладнокровная убийца, заточенная в лечебницу «Аркхэм», преступница, которая вовлекла его в какую-то игру, правила которой не удосужилась объяснить. Здания и лаборатории ее предыдущих жертв взлетели на воздух, взорванные преступниками, связанными с этой самой девушкой. Скорее всего, Мадлен, не колеблясь, поступит точно так же с ним и «УэйнТех». Юноше пришлось несколько раз напомнить себе последний пункт, пока он наконец не почувствовал под ногами твердую почву. «У ее семьи есть криминальное прошлое», — сказала ему детектив Драккон.
«Довольно пустой болтовни».
— Ты научилась всему у матери? — спросил он, пытаясь вернуть беседу к теме ее прошлого.
Мадлен отвернулась. К своему удивлению, Брюс почувствовал сожаление, что их небольшой личный контакт оборвался.
— А тебе-то что? — спросила она, забираясь на кровать с ногами и прислоняясь к стене. — Она все равно уже мертва. Умерла в тюрьме.
«Умерла в тюрьме».
— Что она такого сделала, что оказалась в тюрьме?
Казалось, что скрытые за густыми ресницами глаза девушки потемнели. Неважно почему, но она не хотела это обсуждать.
— Всегда такой любопытный, да, Брюс? — сказала она. — Вот почему ты вернулся сюда, завел этот разговор и не вынес из этого ничего, что могло бы удовлетворить твой интерес. Вот почему ты разбил свою машину в той погоне и отправился драить полы в «Аркхэме». Возомнил себе, что ты один способен разгадать все загадки Ночных бродяг?
— А что насчет тебя? — вопросом на вопрос ответил Брюс. — Чего хочешь ты? Кого ты защищаешь? Почему ничего не рассказываешь детективу Драккон о планах Ночных бродяг? О здании «Беллингем Индастриз»?
— А, это. Никак не можешь отпустить, да, Брюс?
— Отпустить? Я разбил свою машину, а парень, которого я остановил, теперь мертв… Знаешь, такое непросто отпустить, — он стрелял наугад, но не смог удержаться от возможности проверить, не попал ли он в цель. Юноша искоса взглянул на заключенную. — Я не такой, как Ночные бродяги. Я не желаю выбрасывать людей на помойку, когда они перестают быть нужны мне. Я хочу знать, что такого ценного было в том здании.
Какой-то миг она просто всматривалась в его лицо.
— Знаешь, Брюс Уэйн, представь, что ты живешь в черно-белом мире. Ты знаешь, что где-то должен существовать цвет. И ты читаешь каждую книгу о цвете, какую только можешь отыскать. Ты ищешь сутки напролет и, наконец, можешь наизусть назвать длину волны синего, красного и желтого цвета, ты можешь предположить, что трава, скорее всего, зеленая, а если ты смотришь на небо, то оно, логичнее всего, голубое. Ты можешь рассказать мне все, что ты знаешь о цвете, даже несмотря на то, что ты ни разу его не видел. А сможешь ли? Сможешь ли ты понять, что, наконец, видишь перед собой цвет? Можешь ли ты вообще полностью понять что-нибудь или кого-нибудь… пока не испытаешь это сам?
Брюс прищурился. Она говорила словно с высоты прожитых лет.
— Теперь ты мне пересказываешь мысленный эксперимент Фрэнка Джексона?
[3]
