Вошла горничная с водой и полотенцем, и Сифэн поднялась, благодарная, что прервали ее мысли. Прикладывая ко лбу Императрицы влажное полотенце, Сифэн пыталась подавить комок ужаса у себя в груди. Вблизи слабость здоровья ее величества была еще более очевидной: ее сероватого оттенка кожа была тонкой и прозрачной, как пергамент. Сифэн заметила седые волосы у нее на висках; ей хотелось наклониться и поцеловать их и стереть следы тревог с ее лица, как поступила бы дочь. Никогда в прошлом ей не пришло бы в голову повести себя так с Гумой. Ее конец – твое начало. Гума ни разу не говорила ей о том, каково это: занять место жены Императора.
Ком в груди снова стал душить ее, и она судорожно вздохнула.
– С тобой все в порядке, Сифэн?
На нее внимательно смотрели глаза Императрицы, глаза, которым предстоит закрыться, прежде чем глаза Сифэн откроются навстречу трону Фэн Лу.
– Здесь немного жарко. Позвольте, я открою окно.
Сифэн пересекла комнату и, отодвинув бамбуковую створку, стала глотать свежий воздух. Неужели Гума хотела, чтобы она стала убийцей? Чтобы она оборвала жизнь этой доброй, нежной женщины, чьим единственным преступлением было по праву рождения унаследовать корону, предназначенную для Сифэн?
Императрица Лихуа у нее за спиной поднялась со своего места.
– Мне надо отдохнуть перед путешествием. Завтра мне предстоит паломничество к моему личному святилищу в лесу.
Сифэн припомнила шпалеру в зале для приемов, и перед ее мысленным взором, помимо ее воли, предстала поляна тэнгару.
– Вы отправитесь на большое расстояние?
– Это тихое озеро в дне пути отсюда. Мне нужно время для молитвы, размышлений и чтобы испросить наставления.
Погруженная в свои мысли, она отвернулась к деревцу.
Сифэн следила за ней со странным, беспокоящим чувством, спрашивая себя, не находится ли личное святилище Императрицы под покровительством демонов-стражей. Определенно, тэнгару не откажут ей в доступе к яблоневому деревцу, ведь, в отличие от Сифэн, она наверняка достойна этого. Тогда, может быть, она Шут – женщина, чья судьба несовместима с судьбой Сифэн?
– Не будь дурочкой, – упрекнула она себя. Императрица всегда была доброй и ласковой, благодаря ей Сифэн теперь оказалась гораздо ближе к исполнению предначертанного ей судьбой, в то время как госпожа Сунь пыталась столкнуть ее с этого пути.
– Позволит ли вам здоровье путешествовать сейчас, ваше величество, – обеспокоенно спросила она. – Не принесет ли вреда поездка верхом в вашем положении?
– Стража понесет меня в паланкине. Ребенок и я будем в полной безопасности.
Ее лицо просияло.
– Не тревожься обо мне, дорогая. И я надеюсь, что ты присоединишься ко мне в вечер любования луной. Кроме того, я хотела бы видеть тебя в своей свите в дни карнавала.
– Это огромная честь для меня, ваше величество.
Императрица, подойдя к ней ближе, погладила ее по щеке.
– Мне было одиноко до того, как ты появилась, – мягко сказала она. – Я рада, что ты здесь и заботишься обо мне.
Когда Сифэн покидала царские покои, у нее дрожали губы.
Если бы только она знала.
После трех долгих дней молитвы, в день праздника любования луной, в покоях Императрицы царило приятное возбуждение. Дамы совершали омовения в бассейне с розовой водой и помогали друг другу одеться. Сифэн расчесывала волосы щеткой до тех пор, пока они не заблестели, как река в лунном свете, а затем собрала их в тяжелый пучок и приколола к нему цветок жасмина. Когда она надела платье из простого золотистого шелка – так должны были быть одеты женщины из свиты ее величества – другие дамы оставили свои занятия, чтобы полюбоваться ею.
– Как же вы хороши собой! – невольно воскликнула одна из них.
Сифэн низко опустила голову, как будто показывая, что ничего не знает о той власти над людьми, которую дает ей ее красота. Она приложила все усилия, чтобы сегодня вечером все глаза были устремлены на нее, чтобы показать госпоже Сунь, что она не робкий цветочек. Она будет цвести там, куда ее посадили, и пустит корни, которые обовьются вокруг шеи ее врагов.
Дамы собрались в спальне Императрицы, чтобы помочь ей с одеванием.
– У вас свежий и отдохнувший вид, ваше величество, – обратилась к ней мадам Хун.
Императрица Лихуа выглядела так, как будто спала трое прошедших суток. Ее глаза были ярче обычного, кожа приобрела краски и свежесть, и она спокойно приветствовала своих дам, пришедших, чтобы нарядить ее для предстоящего торжественного ужина.
Мадам Хун взяла на себя расчесывание тонких волос Императрицы и укладывание их вокруг причудливого головного убора из дерева. Две дамы накладывали на ее прическу украшения, в то время как еще одна дама пудрила ее лицо шелковистой рисовой пудрой и красила ей губы багряной помадой.
Будучи моложе остальных, Сифэн стояла в стороне и лишь подавала дамам требуемые предметы, но Императрица Лихуа несколько раз встречалась с ней глазами и улыбалась.
– Принеси мне одежду, – резко сказала ей мадам Хун.
Сифэн вручила ей платье из серо-голубого шелка, переливающееся, как струи дождя, и украшенное спереди застежками в виде серебряных лягушек. Ворот был вышит крошечными нефритовыми бусинками, столь хрупкими и драгоценными, что мадам Хун, не доверяя никому, выполнила эту работу собственноручно. Серая юбка была более темного оттенка, как зимнее небо, ее украшали вышитые лазоревой нитью облака. Всю неделю дамы усердно трудились также и над другими нарядами Императрицы, перешивая их, чтобы в них мог поместиться ее выросший за четыре месяца беременности живот.
Небо наконец начало темнеть, и евнухи заполнили царские покои, чтобы зажечь фонари. Императрица Лихуа возглавила шествие, за ней попарно следовали четырнадцать дам в окружении караула из тридцати евнухов. Процессия подошла ко входу, которого Сифэн никогда прежде не видела; тяжелые дубовые двери распахнулись, и открылся роскошный широкий коридор, ведущий прямо к главному дворцу.
Сифэн не успевала охватить взглядом и осознать все увиденное. Они проходили мимо колонн из чужеземного мрамора, хрустальных фонтанов, коридоров, задрапированных золотым и алым шелком, и чаш, наполненных душистыми цветами из дворцовых садов. После двухмесячного затворничества среди женщин для Сифэн было удивительно и приятно оказаться в окружении большого количества мужчин. Видно было, что они принадлежали к высшим слоям общества: дворцовые чиновники, министры, ученые, дипломаты и аристократия.
Однако самое великолепное зрелище являл собой пиршественный зал. Он казался столь огромным, что, казалось, его мраморные с золотыми прожилками стены могли бы вместить в себя население всего Императорского Города. Искусно размещенные бронзовые зеркала отражали свет ламп и толпу придворных в нарядах из дорогого шелка и парчи. Ароматы жаренного с душистыми травами мяса, дымящегося риса и экзотических пряностей наполняли помещение.
