С молодым адвокатом был какой-то высокий, благородного вида негр лет тридцати. Купер узнал его – это был один из немногих рабов, которыми до сих пор владела семья Хантун. Звали его Грейди. Он принадлежал ко второму поколению нигерийцев; его отца незаконно вывезли из Бенина примерно в 1810 году, через два года после того, как конгресс запретил ввоз чернокожих. Скорее всего, отца Грейди доставили через Гавану и какую-нибудь пустынную бухту на побережье Флориды. Даже сейчас до Купера иногда доходили слухи о тайной торговле рабами, которая шла именно таким маршрутом.
Нигерийцы никогда не пользовались спросом как рабы из-за их повышенной склонности к побегам. Поэтому Хантуны позаботились о том, чтобы в случае бегства Грейди легко можно было опознать. Еще много лет назад ему выбили четыре передних зуба. Это был обычный способ метить «живую собственность».
Грейди вежливо поздоровался с Купером – намного вежливее, чем Хантун.
– Я взял Грейди, чтобы он помог вашей сестре с багажом, – пояснил адвокат и махнул в сторону бедно одетых чернокожих, стоявших неподалеку. – От этих носильщиков-ниггеров никакого толку. Я видел, как они нарочно уронили саквояж, зная, что его владелец – белый, но он ничего не сможет сделать, чтобы наказать человека, получившего свободу.
Купер едва сдержался. И что только Эштон могла найти в этом болване? – подумал он.
Пароход почему-то задерживался на целых полчаса. Хантун начал с возмущением разглагольствовать о компромиссных законопроектах. Купер не хотел обсуждать эту тему, но адвокат так сильно раздражал его, что он сам не заметил, как вовлекся в разговор. Они поспорили о праве штата на выход из Союза – в те дни такие споры можно было услышать по всей стране.
Ни один из них так и не смог убедить другого. Единственным результатом полемики стала взаимная неприязнь. Хантун жалел о том, что не обладает достаточной физической силой и смелостью, чтобы как следует вздуть Купера, как тот того заслуживал. Но единственным оружием адвоката всегда были яркие речи, и он понимал это. Поэтому вполне удовлетворился тем, что оставил за собой последнее слово.
– Неудивительно, что у вас нет друзей в правящем классе штата.
Пароход наконец причалил. С палубы им уже махали Кларисса и Бретт.
– А у нас в Южной Каролине есть правящий класс? – спросил Купер, вскинув бровь. – Мне всегда казалось, что после революции мы от него избавились. Какую еще идею вам хотелось бы возродить? Идею о божественном праве рабовладельцев?
Его холодный сарказм разъярил адвоката. Но Купера ждало неожиданное возмездие, причем на глазах всей семьи.
Уже подходя к трапу, который устанавливали чернокожие стюарды, он заметил знакомую фигуру, приближавшуюся к толпе на причале. Это был Роберт Ретт – родственник Хантуна и владелец «Меркури». С ним был человек, которого накануне показали Куперу на улице, – политик Боб Тумбс из Джорджии, еще один страстный защитник прав Юга.
Тумбс и Ретт шли рука об руку, мило улыбаясь. Когда они увидели Купера, их улыбки растаяли. Купер поздоровался. Словно не замечая его, они прошли мимо и направились прямиком к Хантуну, пожали ему руку и преувеличенно громко приветствовали, чтобы Купер наверняка услышал.
Эштон смотрела, как Ретт и его спутник обошлись с ее братом. Она боялась возвращаться в Чарльстон из-за того, что Хантун снова не будет давать ей проходу. И разумеется, этот ничтожный слизняк уже был тут как тут и даже привел своего красавца-негра с выбитыми зубами.
Каким изнеженным выглядел Хантун по сравнению с Билли Хазардом! Каким слабым в этих своих очках, в которых отражалось солнце! И все же Эштон не могла не отметить, как тепло поздоровался с молодым адвокатом Ретт.
– Это Боб Тумбс из Джорджии, – сказал ее отец, показывая на человека, стоявшего рядом с Реттом.
В его голосе звучало почтение. Эштон решила, что должна узнать об этом человеке как можно больше. Уже позже, вспоминая ту встречу на причале, она вдруг подумала о том, насколько это, оказывается, важно – принадлежать к семье Мэйн из Южной Каролины. Это означало быть богатым, известным, влиятельным и дружить с сильными мира сего. Разница становилась тем очевиднее, когда она увидела, как жестоко унизили ее собственного брата. Теперь она знала, как поступают с теми, кто всего этого лишен.
Власть всегда играла главную роль в ее отношениях с сестрой. Эштон очень хорошо понимала, что желание верховодить над Бретт было ее глубокой и даже порой неосознанной потребностью. И вот теперь она неожиданно поняла, что хочет расширить эту свою потребность на весь остальной мир. Она хочет быть среди тех, кто отдает приказы, и хочет, чтобы с ней считались.
То, что пробудилось в ней в тот момент у поручней, было не просто осознанием этой новой цели, но и пониманием того, что ей следует вести себя более расчетливо, если она хочет своей цели достигнуть. Хантун имел полезные связи. И она просто обязана учесть это обстоятельство, какие бы чувства ни испытывала к нему лично. Так или иначе, Билли был ее летним приключением, а Хантун был ее будущим.
Вот почему, когда Мэйны сошли с парохода, она тут же подхватила отца под руку, точно зная, что он сразу направится к Ретту и всем остальным. Так и случилось. Подойдя к Хантуну, она приветствовала его дерзким поцелуем в щеку.
– Джеймс! Как же я соскучилась!
– Правда? Это просто чудесно.
«Очередная ложь…» – отметила она про себя.
Эштон с упоением демонстрировала всем, куда именно направлены ее интересы и ее преданность. Это пусть Бретт бежит к Куперу и обнимает его. Ей ведь все равно, бедняжке. Эштон же лишь небрежно помахала брату рукой издали.
* * *
Как-то вечером в самом начале октября в Бельведере Констанция сказала Джорджу:
– Милый, ты помнишь тот сарай за заводом?
Джордж отодвинул в сторону лист, на котором писал. Он трудился над планом быстрого расширения рельсопрокатного стана. В сентябре федеральное правительство впервые отвело под железные дороги общественные земли, чтобы стимулировать прокладку новых направлений. Джордж платил солидное ежемесячное жалованье одному юристу в Вашингтоне, чтобы тот среди прочего также и вовремя сообщал своему клиенту обо всех новостях, касавшихся торговли железом. Докладывая о выделении земель, адвокат заодно предсказал, что со временем то же самое может произойти на Юге и на Западе. Для Джорджа эта новость означала прежде всего то, что спрос на рельсы в ближайшие десять, а то и двадцать лет резко вырастет.
Он вдруг осознал, что Констанция очень долго молчала, прежде чем задала свой вопрос. Она явно что-то задумала.
В гостиной, да и во всем доме было тихо, лишь негромко тикали позолоченные часы. Было уже начало одиннадцатого. Он встал и потянулся.
– Тот, где мы раньше хранили инструменты? – кивнул он. – А почему ты спрашиваешь?
– Ты мог бы позволить мне использовать его?
– Тебе? Но зачем?
