Продолжить он не мог. Пьяная память подвела его. Он схватил стул и швырнул его в стену, превратив в груду щепок. Заметив в холле небольшое зеркало в золоченой раме, он сорвал его со стены и растоптал ногой. А потом потащился к лестнице; жилет на нем был распахнут, ворот рубашки и правый манжет не застегнуты.
Из дверей нижних комнат выглядывали встревоженные слуги. Цепляясь рукой за перила, он каким-то чудом все-таки умудрился спуститься вниз, не сломав себе шею. Слева поблескивало еще одно зеркало в резной раме; много лет назад Эштон купила его в Чарльстоне. Никогда раньше он не замечал, как много в этом доме зеркал. И все они безжалостно показывали ему, каким неудачником он был и как никчемна и пуста его жизнь.
Это зеркало постигла участь остальных. Орри снял его со стены, вынес в морозную темноту и швырнул о ближайшее дерево. Осколки посыпались на землю серебристым дождем.
Потом он вернулся в дом, взял новую бутылку и поднялся к себе, выкрикивая что-то несвязное.
Кларисса, сидевшая за своим рисованием, удивленно прислушалась. Но уже через мгновение снова опустила голову и принялась водить карандашом по бумаге.
* * *
– В Чарльстон? Посреди ночи? – Спустившись на следующее утро вниз, Орри щурился от яркого света. – Куда она уехала, в отель?
– Нет, сэр, – ответил перепуганный слуга. – К мистеру Куперу. И четыре сундука с собой увезла. Сказала, там пока поживет.
– О боже… – пробормотал Орри.
У него сильно болел живот, гудела голова. Значит, Бретт сбежала, когда он валялся в своей разгромленной комнате. Ни разу за всю свою жизнь он не вел себя так ужасно, и теперь стыд мучил его гораздо сильнее физической боли. Собственная сестра унизила его, растоптав его гордость. Наверное, он бы мог вернуть ее домой силой, остановись она в каком-нибудь отеле, но Бретт весьма разумно выбрала Традд-стрит, зная так же, как и Орри, что Купер предоставит ей убежище на любое время.
Орри пнул носком ботинка осколки зеркала:
– Уберите тут все.
Чувствуя себя больным и разбитым, он медленно поднялся обратно наверх.
* * *
В первый день нового, 1860 года Орри написал письмо сестре. В нем ощущался смутный оттенок угрозы, поскольку Орри не поскупился на такие слова, как «дерзость», «долг» и «авторитет». В конце он просил Бретт немедленно вернуться в Монт-Роял.
Письмо он отправил в Чарльстон с рабом. Но даже еще дописывая последние строчки, почувствовал всю тщетность этой затеи. И оказался прав. Ответа он так и не дождался.
Через пару дней приехал Купер, и Орри тут же набросился на него с обвинениями.
– Ты только разжигаешь семейную ссору, позволяя Бретт жить у тебя!
– Не будь ослом, – возразил ему брат. – Лучше ей жить у нас с Юдифью, чем в каком-нибудь пансионе или отеле. С Бретт все в порядке, я затем и приехал, чтобы тебе это сказать. Что до остального, я ничего не разжигаю, разве что поддерживаю ее давнее стремление к независимости. В конце концов, это ее жизнь. Она не негритянка, которую ты можешь отдать, за кого тебе вздумается, чтобы получить наилучшее потомство.
– Ах ты, сукин сын!
Купер потянулся за шляпой:
– Мне говорили, что ты ведешь себя как пьяный хам. Очень жаль, что это действительно так. До свидания.
– Купер, подожди! Извини, я просто слишком…
Но брат уже вышел из комнаты.
Глава 54
С каждым новым месяцем напряжение только нарастало. В апреле Демократическая партия созвала в Чарльстоне съезд для выдвижения своего кандидата на выборах президента. С самого начала многие делегаты с Юга, и в том числе Купер Мэйн, поставили своей целью не допустить выдвижения Дугласа.
В коридорах городского зала собраний на Митинг-стрит, в совещательных комнатах и курительных они говорили о том, что, если партия не изберет человека, способного завоевать голоса в других регионах, интересы Юга наверняка пострадают. В случае если от демократов на выборы пойдет Дуглас, черные республиканцы могут оказаться для многих более привлекательной партией, уверял Купер. Но слушали его немногие. Сторонников Дугласа на съезде было большинство.
Когда наступил черед голосования за партийную программу, сторонники Дугласа отказались поддержать ее основной постулат, защищающий распространение рабства на новые территории. В знак протеста разъяренные делегаты от шести южных штатов покинули зал, заявив, что соберут собственный съезд. Хантун гордо вышел вместе с остальными посланцами от Южной Каролины. В шумной толпе на балконе Купер заметил Эштон. Она стояла с раскрасневшимся от возбуждения лицом и горячо аплодировала.
На этом все закончилось. После демарша части делегатов Дуглас не смог набрать необходимое количество голосов, и съезд, так и не избрав кандидата, перенесли на более поздний срок. Партия безнадежно раскололась.
В начале лета на следующем съезде в Балтиморе северные демократы все-таки избрали Дугласа своим кандидатом в президенты. Южная фракция, называющая себя конституционными демократами, повторила свой весенний демарш и собралась в Ричмонде, чтобы запретить ограничение рабства на новых территориях и выдвинуть своего кандидата – кентуккийца Джона Брекинриджа. Была еще и третья фракция, которая попыталась привлечь граждан лозунгами о непоколебимой поддержке конституции, но у них было не больше шансов, чем у былинки в ураган.
Тем временем в мае в так называемом Вигваме – наскоро построенном для этого в Чикаго огромном шатре – собрался съезд республиканцев, на котором сторонники Линкольна, победив своего главного конкурента Уильяма Сьюарда, добились выдвижения для своего кандидата. Один из пунктов его предвыборной платформы вызвал негодование у плантаторского Юга. Линкольн утверждал, что конгресс не должен содействовать или потворствовать распространению рабства на новые территории. Не требуя уничтожения рабства там, где оно уже существовало, республиканцы настаивали на том, что расширять его ни в коем случае нельзя.
– Их платформа просто омерзительна! – заявил Хантун Куперу. – По существу, она означает то, что Юг будет сражаться, если этого выскочку изберут.
– Тебе ведь так хочется повоевать, почему же ты за него не агитируешь?
– Совершенно не понимаю, о чем ты, – с невинным видом произнес Хантун, однако глаза его за стеклами очков сверкали весельем.
* * *
Под непрерывным дождем по Лихай-стейшн маршировали Бдительные.
[21]
Джордж стоял перед аптекой, наблюдая за ними. Сигару, зажатую в его зубах, давно погасил дождь, да и факелы марширующих выглядели лишь немногим лучше. Для августа вечер был слишком промозглым.
Двадцать молодых людей в непромокаемых плащах и кепи прошли мимо него, неся на плечах метлы, рукоятки топоров и вырезанные из дерева мушкеты. Едва голова колонны скрылась в темноте, появился маленький оркестрик; под бодрый ритм барабанов трубачи выдували популярную мелодию «Dixie’s Land» – американской народной песни, ставшей неофициальным гимном новых республиканцев. Переделал ее какой-то огайец, а Джордж впервые услышал песню уже в новом виде, когда в пенсильванском Бетлехеме выступали «Менестрели Брайанта».
