– Да, сразу как приехал. Она пожелала позаботиться о теле Гомера. Я сказал, что в этом нет необходимости, и она ушла.
Орри вышел в освещенный свечами коридор. Каффи, дремавший на табурете, вскочил.
– Найди миссис Хантун и ее мужа, – велел ему Орри. – Скажи им, что я их жду в библиотеке. Немедленно.
Каффи поспешно ушел. Чарльз повернулся так, чтобы видеть своего кузена. В светлом коридоре несложно было рассмотреть выражение лица Орри.
– Помоги мне зажечь несколько ламп, Чарльз. Хочу как следует видеть их лица, когда я им все скажу.
* * *
Эштон ворвалась в библиотеку с горящим от гнева лицом. И тут же пошла в наступление:
– Я возмущена тем, что мне приказывают, как какой-нибудь служанке! Если вы думаете, что я стану обращать внимание на обвинения черномазых и всяких бездельников, от которых одни неприятности, – (Чарльз засмеялся), – то вы сильно ошибаетесь!
– Никто не собирается тебя ни в чем обвинять, – ледяным тоном отчеканил Орри. – В этом нет нужды. Факты говорят сами за себя.
Хантум, который до этой минуты топтался за спиной жены, вышел чуть вперед и пробормотал:
– Послушай… – В стеклах его круглых очков отразился свет ламп.
– Прибереги свое красноречие для Монтгомери, – перебил его Орри. – Я должен кое-что сказать и предпочитаю сделать это как можно скорее. Первое касается вашего раба Гомера. У него была… у него есть семья?
– Джеймс купил Гомера у одного джентльмена в Саванне, – ответила Эштон. – Наверняка там у него были жена и дети.
– С которыми вы его, не задумываясь, разлучили. Господи, неудивительно, что янки нас так презирают.
Эштон снова пошла в наступление.
– Орри, да что с тобой происходит? – надменно воскликнула она. – Я отказываюсь терпеть такое обращение!
Гнев Хантуна был под стать гневу его жены.
– Это относится к нам обоим! Мы уезжаем!
– Разумеется, уезжаете, – кивнул Орри.
– Тело Гомера мы отвезем в Чарльстон.
– Нет. Он останется здесь, с нашими людьми. Я попытаюсь найти его семью.
Хантун снял очки, надулся и сделал шаг вперед:
– Я требую! Пусть этот ниггер мертв, но он все равно моя собственность!
Орри спокойно посмотрел на него:
– Он останется здесь. Ты недостоин того, чтобы даже прикасаться к нему.
Хантун наклонил голову, неуклюже поднял сжатый кулак и бросился на Орри. Тот чуть отступил назад, размахнулся и резко отшвырнул руку Хантуна, как будто отгонял назойливое насекомое.
Охнув, Хантун пошатнулся и начал падать вбок, но успел опереться на ладони и одно колено. Очки, которые он все это время держал в руках, разбились. Когда он с видимым трудом поднялся на ноги, из круглой оправы посыпались осколки. Хантун едва сдерживал ярость.
Орри, не обращая на него внимания, повернулся к Эштон:
– Сегодня ты лишилась семьи. Ты сама отказалась от Бретт, Чарльза… от всех нас. Вы с Джеймсом уедете с этой плантации и никогда больше сюда не вернетесь.
– С радостью! – воскликнула Эштон.
– Эштон, он не имеет права… – возмутился Хантун.
– Закрой рот и иди за мной!
Она резко дернула мужа за руку и бросилась к двери, стараясь совладать с собой. Когда, уже выходя, она оглянулась, Орри с трудом узнал собственную сестру – такой дикой и беспощадной была горящая в ее глазах ненависть.
– Ты еще вспомнишь этот день, – прошипела она. – Джеймс скоро займет важный пост в новом правительстве. Это правительство будет очень внимательно следить за теми, кто высказывает нелояльные мысли. Например, такие, что янки презирают нас не напрасно, как ты сказал недавно. И все предатели будут сурово наказаны.
Она стремительно вышла в коридор. Хантун потрусил за ней, как послушный пес. Когда он выходил, последний осколок линзы вылетел из его очков и с тихим звоном упал на пол.
* * *
– Боже мой… – с грустью и отвращением произнес Орри. – Я просто не понимаю, что с ней произошло?
Чарльз зажег спичку о подошву ботинка и снова раскурил сигару.
– А я понимаю, – усмехнулся он. – Я наблюдал это у многих людей, с тех пор как вернулся домой. Стоит попробовать власти, и весь здравый смысл улетучивается.
Сокрушенно качая головой, Орри сел за стол, чтобы хоть немного успокоиться. Чарльз объявил, что хочет прогуляться к речному причалу.
– Прежде чем уйти, – сказал ему Орри, доставая из ящика стопку бумаги, – позови ко мне Каффи, пожалуйста. Хочу отправить записку в Резолют.
– Ладно. Надо бы выставить несколько человек в караул. Когда Фрэнсис Ламотт узнает, что Билли сделал с его сыном, к нам могут нагрянуть гости. Ты не будешь против, если мы кое-кому из рабов на несколько дней выдадим мушкеты?
– Не буду.
– Тогда займусь этим.
Чарльз вышел, и вслед за ним из комнаты выплыла легкая волна сизого дыма.
* * *
Орри задумчиво смотрел на чистый лист бумаги. Всего год назад подобная ссора с сестрой показалась бы ему просто немыслимой. Но сегодняшний день стал еще одним доказательством того, на какую опасную дорогу вступила их семья.
На самом деле Орри никогда особенно не любил Эштон, хотя и редко признавался себе в этом. А еще он понял, что в ней кроется какая-то безжалостная разрушительная сила, больше свойственная мужчинам. Один Бог знает, какие дьявольские заговоры они с мужем начнут строить в Монтгомери.
Вскоре, размышляя об этом, он снова почувствовал гнев на всех этих Хантунов, Ламоттов и других безрассудных людей, ввергших Юг в смятение и хаос. Часть этого гнева выплеснулась в те слова, что он начал быстро писать на листе.
Через пять минут письмо было закончено, и Каффи отправился к соседям верхом на муле, с письмом и пропуском. Орри сам вышел его проводить. Было уже темно, начинался легкий дождик. Когда Каффи скрылся из вида, Орри вернулся в дом.
И едва не вскрикнул от неожиданности. На верхней ступени лестницы в мерцающем свете ламп стояла Мадлен и смотрела на него.
* * *
Джастин крепко держался обеими руками за подлокотники кресла, втискивая в ботинок левую ногу. Скорчившийся на полу раб, который возился с обувными крючками, заметно нервничал, и не без основания. Весь вечер хозяин Резолюта пил, орал и пугал близких, ожидая появления своего брата.
Голова Джастина была обмотана длинной полосой марли, закрывавшей уши и макушку и завязанной под подбородком. Марля скрывала швы, наложенные доктором Саппом. Виски помогал заглушить боль, которая, как заверял Джастина доктор, пройдет уже через день-другой. А вот шрам, сказал он, останется на всю жизнь, и, скорее всего, весьма заметный.
