– Все было очень ловко придумано, так ведь? – сказал Орри, швырнув на стол конторские книги; на лице Джонса проступил панический ужас. – В записях об отгрузке вы постоянно занижали итоговые цифры. Записывали примерно на дюжину бочек меньше, чем на самом деле грузилось на борт. Но наши посредники платят нам за фактически полученные бочки. Поскольку для этих сделок у вас тоже были гроссбухи, вам оставалось лишь записать туда сумму, которая соответствовала бы уменьшенному количеству, указанному в отгрузочных журналах, и прикарманить разницу. Когда я последний раз был в Чарльстоне, то внимательно изучил записи посредников. Из них следует, что раз за разом посредники платили нам больше, чем указано в ваших отчетах.
Джонс сглотнул и прижал дубинку к животу, словно его внезапно скрутила боль.
– Вы не можете доказать, что это я виновен в расхождениях, – сказал он.
– Может, в суде и не смог бы, хотя если очень постараться… С того времени, как я вернулся из Мексики, никто не прикасался к этим записям, кроме вас и моего отца, который, к сожалению, слишком слаб и слишком доверчив. Вряд ли мой отец стал бы обкрадывать самого себя.
– Говорите что хотите, все равно вы ничего не докажете…
– Довольно болтать о доказательствах! Мне не нужен вердикт присяжных, чтобы вас выгнать. Я так решил, и точка.
– Это несправедливо! – воскликнул Джонс. – Я все отдал этой плантации!
Лицо Орри исказилось в свете лампы, в глазах вспыхнули недобрые огоньки.
– Вы и получили немало.
– Мистер Мэйн, я ведь уже немолод… Умоляю, дайте мне еще один шанс…
– Нет.
– Но мне понадобится… – Джонс опустил дубинку, – не меньше недели, чтобы собрать вещи…
– Вы освободите этот дом к рассвету. Утром я прикажу вашим помощникам сжечь все, что здесь останется.
– Будьте вы прокляты! – закричал Джонс.
Тень от взлетевшей в воздух дубины промчалась по стене и потолку. Джонс попытался ударить Орри по голове, но тот уклонился и, стремительно развернувшись, чтобы было удобнее использовать правую руку, схватил его запястье и резко дернул вверх.
– Я не один из рабов, мистер Джонс. Если вы еще раз повысите на меня голос или поднимете руку, вы покинете этот дом на носилках.
Дрожа от ярости, он вырвал дубинку из руки Джонса и зажал под мышкой. Потом одним быстрым движением сгреб со стола конторские книги и пошел к двери. Выйдя на крыльцо, Орри не сразу увидел кузена Чарльза, который стоял, прислонившись к стене дома, и смотрел на своего двоюродного брата с восторгом, граничащим чуть ли не с обожанием.
– Что случилось? – спросил Чарльз. – Неужели Джонс что-то натворил?
Дождь превратился в легкий туман. Орри спустился с крыльца, и топот его ботинок заглушил короткий ответ. Кузен Чарльз решил, что Орри не хочет отвечать, и восторженное выражение на его лице сменилось обидой.
* * *
Кузен Чарльз лежал рядом с Семирамис. После их занятий любовью от ее теплой гладкой кожи исходил едва уловимый запах пота.
Неожиданно в темноте раздались мерные зловещие звуки. Бум, бум… Перед каждым стуком Чарльз резко дергался. Девушка уже знала, что это значит. Чарльз метал нож в дощатую стену справа от тюфяка.
Он вечно начинал забавляться с этим огромным ножом, когда был чем-то раздражен. Разумеется, сейчас он злился не на нее. Они, как обычно, доставили друг другу удовольствие, хотя Чарльз и вел себя сегодня более грубо и напористо, чем всегда.
Семирамис закинула руки за голову, спать совсем не хотелось. Чарльз продолжал колотить ножом в стену. Прошел почти час с тех пор, как он явился к ней и сообщил, что видел мистера Орри. А теперь уже весь поселок рабов гудел, обсуждая новость: Салему Джонсу приказано покинуть плантацию. В нарядном доме надсмотрщика горели все лампы; он уже укладывал вещи. Из туманной темноты до Семирамис доносились смех и обрывки радостных разговоров. Все проснулись и веселились. И это чувство праздника не покинет людей еще очень долго.
Новость об увольнении Джонса обрадовала Семирамис не меньше, чем всех остальных. Когда ее не по годам сильный четырнадцатилетний любовник лег на нее, она была в прекрасном настроении и пылко отвечала на его объятия. Чарльз всегда удовлетворял ее, но этой ночью удовольствие еще больше усилилось – не только из-за Джонса, но и из-за того, что ее мальчик снова вернулся к ней. Она была его первой женщиной, именно она научила его всем премудростям любви, и со сколькими бы белыми дамочками он после этого ни забавлялся, всегда возвращался к ней. В последнее время, как она слышала, Чарльз крутился возле одной из дочерей Смита. Да, Мэри Смит – так ее звали. Прелестная малышка, но слишком благовоспитанная для такого страстного огольца.
Бум… Стена задрожала. Семирамис нащупала его свободную руку и положила на свое влажное лоно. Чарльз резко отдернул руку.
– Господи Боже, – сказала она с вымученным смешком, – да на кого же ты так злишься-то?
– На Орри. Он смотрел на меня так, словно я прозрачный. Как будто в окно глядел. Он даже не знает, жив я или нет. Ему плевать.
Бум…
– Ты, поди, ненавидишь его так же, как я – его папашу. Ведь старый Мэйн выставил тело моего несчастного брата, как какого-то мелкого воришки. А вот насчет мистера Орри я, похоже, ошибалась.
– О чем ты?
– Я думала, он тебе нравится.
Кузен Чарльз зло хихикнул:
– А тебе бы понравился тот, кто считает тебя пустым местом? Просто ничтожеством?
В памяти Семирамис промелькнуло столько белых лиц, что она не смогла бы выделить кого-то одного для ответа на этот вопрос.
– Нет, мой милый мальчик. Мне бы точно не понравился.
– Ну, тогда и от меня такого не жди.
Бум…
На этот раз Чарльз метнул нож с такой силой, что лезвие загудело.
* * *
– Мне кажется, ты рад, что выгнал Джонса, – сказала Мадлен, когда они встретились в следующий раз у разрушенной церкви.
– Проклятье! Ты же знаешь, я это не подстроил!
– Успокойся, милый. Конечно не подстроил. Но все же ты рад. – Она коснулась прохладной ладонью его щеки. – Я ведь уже неплохо тебя знаю. У тебя и так слишком много работы, а ты собираешься взвалить на себя еще больше. Джонса вполне можно было уволить через неделю или даже через месяц. Но ты захотел добавить его обязанности к своим немедленно. – Она нежно поцеловала его. – Ты выглядишь очень уставшим, дорогой. Пойми наконец, ты ведь не из камня.
Орри вдруг показалось, как будто Мадлен, вольно или невольно, направила яркий свет прямо в те потаенные уголки его души, где он прятал мысли и чувства, которых стыдился сам. Ее проницательность разозлила его. Но, как и всегда, он не мог долго на нее сердиться. Возможно, это понимание пришло к ней случайно, а возможно, именно так и проявляла себя истинная любовь – когда один человек заглядывает в душу другого и не ужасается тому, что там увидел.
