– Я Давид, – говорит Нина и улыбается мне.
Это такая игра? Ты ее придумываешь прямо сейчас?
Нет, Давид. Это сон, кошмарный сон. Я просыпаюсь в страшном смятении, да, и вот сейчас сна у меня нет ни в одном глазу. Пять часов утра. Через несколько минут я уже укладываю вещи в три чемодана, с которыми мы сюда приехали. К семи все у меня готово. Ведь тебе, Давид, так нравятся подробности.
Без них не обойтись. Они помогают вспомнить.
Дело в том, что я снова и снова раздумываю над странностью собственного страха, и теперь мне кажется даже смешным, что я принимаюсь грузить вещи в машину, хотя Нина еще продолжает спать в своей комнате.
Ты пытаешься спастись.
Да. Но в конечном счете спастись мне так и не удается, да?
Да.
Почему, Давид?
Именно в этом мы сейчас и пытаемся разобраться.
Я поднимаюсь в комнату Нины. Здесь остались кое-какие вещи, совсем немного, и я сую их в сумку, а потом начинаю будить Нину. Я приготовила ей чаи и принесла сюда вместе с пачкой печенья. Она просыпается и завтракает прямо в постели, все еще полусонная, глядя, как я прихватываю последние мелочи, подбираю карандаши, складываю в стопку книги. Ей так хочется спать, что она даже не пристает ко мне с вопросами: куда мы едем, почему возвращаемся домой раньше срока? Моя мать говорила, что беда непременно придет. Моя мать была уверена, что рано или поздно она придет, и теперь я могла видеть беду своими глазами, могла слышать, как она надвигается на нас – с очевидностью и неизбежностью рока. Дистанция спасения сократилась до предела, нить стала такой короткой, что едва позволяет мне перемещаться по комнате, едва позволяет дойти до шкафа и достать оттуда последние вещи.
– Вставай, – говорю я Нине. – Ну-ка, давай вставай.
Нина слезает с кровати.
– Обувайся. Надень вот это.
Я беру ее за руку, и мы вдвоем спускаемся по лестнице. Там, наверху, так и остался непогашенный ночник Нины с его лиловыми отблесками, внизу горит свет на кухне. Все происходит точно так же, как в том сне, говорю я себе, но пока рука Нины зажата в моей руке, ее странным образом одеревеневшее тело не будет ждать меня на кухне, она не будет говорить со мной твоим голосом, Давид, а на столе не появится чужая банка горошка. Хорошо.
Снаружи уже начинает светать. Вместо того чтобы посадить Нину в машину, я прошу ее помочь мне догрузить вещи – только ради того, чтобы она не отходила от меня ни на шаг. Потом мы вместе обходим весь дом, закрываем окна и ставни. Вы напрасно теряете время.
Да, я знаю.
Зачем тебе это нужно?
Я думаю. Закрывая окна, я думаю о Карле, о тебе и говорю себе, что я и сама стала частью этого бреда.
Да.
Иными словами, если бы я не дала обмануть себя страхам твоей матери, сейчас все было бы иначе. Сейчас я вставала бы с постели и надевала купальник, чтобы не пропустить восьмичасовое солнце.
Да.
Значит, и я тоже виновата. С моей помощью твоя мама утверждается в собственном безумии. Но этому пора положить конец.
Положить конец?
Да. Вот почему я должна поговорить с ней начистоту.
Ты собираешься поговорить с Карлой.
Да, извиниться за то, что вчера на нее накричала, убедить, что все в порядке, просто ей надо успокоиться и взять себя в руки.
Это ошибка.
Но если я не объяснюсь с ней, меня будет мучить совесть, иначе говоря, и в городе буду без конца мысленно прокручивать всю эту сумасшедшую историю.
Разговаривать с Карлой – ошибка.
С помощью рубильника я обесточиваю дом, потом запираю главную дверь.
Теперь вы должны уехать из поселка, именно сейчас должны уехать.
Я оставляю ключи в почтовом ящике – так сеньор Хесер велел сделать в последний день нашего здесь пребывания.
По ты собираешься еще заехать к Карле.
Поэтому все так и складывается?
Да у поэтому.
Мы выехали с первыми лучами солнца. Я проезжаю буквально несколько метров в обратную от поселка сторону и останавливаюсь рядом с вашим домом. Я ни разу не заходила туда, и, если честно признаться, сейчас мне тоже не хотелось заходить. Наверное, поэтому меня радует, что свет нигде в доме не горит. Я тотчас вспоминаю, что сегодня вторник. В деревне жизнь начинается очень рано, и, судя по всему, твоя мама уже ушла на работу в контору Сотомайора, а до нее где-то с километр по дороге, ведущей в поселок. Какое облегчение! Для меня это служит знаком того, что я все делаю правильно. Нина сидит сзади, она молча наблюдает, как мы отъезжаем от вашего дома. Внешне она совершенно спокойна. Ремень безопасности застегнут, дочь сидит в своем кресле в обнимку с плюшевым кротом, сложив, как всегда, ноги по-турецки. А вот и большущий дом Сотомайора, за которым начинаются его поля, они тянутся куда-то вдаль, и конца им не видно. Дорожка к дому еще не проложена. Зато его отделяет от улицы газон. За домом видны два сарая среднего размера, за ближними посевными полями – семь силосных башен. Я паркую машину рядом с другими, прямо на траве, сбоку от дома. Прошу Нину выйти вместе со мной. Дверь в дом открыта, туда мы с ней, взявшись за руки, и направляемся. Как и описывала мне Карла, помещение похоже скорее на контору, чем на жилой дом. Двое мужчин пьют мате, толстая молодая женщина подписывает какие-то бумаги, но прежде вполголоса прочитывает шапку на каждом листе. Один из мужчин при этом кивает, словно исподволь следит за работой женщины. Но как только они нас замечают, женщина отрывается от работы, а мужчины забывают про свой мате. Она спрашивает, кого мы ищем.
– Карлу.
– А! – Женщина снова оглядывает нас с головы до ног, как будто первого раза было недостаточно. – Подождите минутку, она сейчас придет.
– Мате не хотите? – Мужчины, сидящие за столом, приподнимают свои кувшинчики, а я пытаюсь угадать, не является ли один из них сеньором Сотомайором.
От мате я отказываюсь, и мы собираемся сесть в кресло, но тут откуда-то выходит Карла. Никто не предупреждает ее о нашем визите, а она так сосредоточенно думает о чем-то своем, что не сразу обращает на нас внимание. На ней белая накрахмаленная блузка, и меня почему-то удивляет, что сегодня из-под блузки не видны золотистые бретельки ее купальника.
Надо бы продвигаться вперед побыстрее.
Зачем? Что будет, если выйдет отпущенное мне время?
Я тебе скажу, когда будет важно остановиться на подробностях.
Карла при виде нас удивляется. Вернее, пугается, решив, что случилась какая-то беда. Она исподтишка поглядывает на Нину. Я спешу заверить ее, что все в порядке. Просто мне хотелось извиниться за вчерашнее и сказать, что мы уезжаем.
