– Нина была бы в восторге, – ответила я.
– Да, мы были бы в восторге, – поддакнула Нина.
Теперь, войдя к вам на кухню, я буквально падаю на стул у окна. Карла протягивает мне холодный чай и сахар.
– Положи побольше сахару, это тебя сразу взбодрит.
И так как она видит, что я не следую ее совету, то садится на соседний стул и кладет мне в чашку сахар. Потом размешивает чай и при этом все время украдкой поглядывает на меня.
А я между тем прикидываю, сумею ли самостоятельно добраться до машины. И тут вижу могилы. Стоило бросить взгляд в окно, как я их сразу узнала.
Могил двадцать восемь.
Двадцать восемь могил, да, точно. И Карла знает, что я на них смотрю. Она пододвигает в мою сторону чашку, я ее не замечаю, но сама холодная близость чая вызывает у меня отвращение. Нет, мне ни за что его не выпить, думаю я. Жаль, конечно, огорчать твою маму, но сейчас я не смогу сделать ни глотка, и в то же время меня мучит ужасная жажда. Карла ждет. Помешивает свой чай. Мы обе молчим.
– Я так сильно скучаю по нему, – говорит она наконец, а мне стоит большого труда сообразить, о ком это она. – И ведь уже пересмотрела всех мальчишек его возраста, Аманда. Всех до одного. – Я не прерываю ее, а сама тем временем еще раз пересчитываю могилы. – Знаешь, я шпионю за ними тайком от родителей, разговариваю с каждым, иногда беру за плечи и стараюсь поглубже заглянуть в глаза.
Нам с тобой нужно двигаться дальше. Мы напрасно теряем время.
Твоя мама тоже смотрит в окно на задний двор.
– Вон их сколько, этих могил, Аманда. И я, когда развешиваю белье, всегда обязательно гляжу еще и под ноги, а то наступишь ненароком на какой-нибудь холмик, сама вообрази…
– Мне надо перебраться на диван, – говорю я.
Карла сразу же вскакивает и ведет меня к дивану. Из последних сил я добредаю туда, хотя ноги подкашиваются.
Когда я досчитаю до трех, ты поможешь мне поднять тебя.
Карла помогает мне лечь поудобней.
Раз.
Подает туго набитую подушку.
Два.
Я протягиваю руку и, прежде чем провалиться в сон, успеваю обнять Нину и прижать к себе.
Три. Хватайся за стул, вот так, хорошо. Теперь садись. Ты меня видишь? Аманда?
Да. Я тебя вижу. Я очень устала, Давид. И еще мне снятся кошмарные сны, очень страшные сны.
Что ты видишь?
Да нет же, нет, здесь я вижу тебя, у тебя очень красные глаза, Давид, а еще у тебя почти не осталось ресниц.
Это в твоих кошмарных снах.
Я вижу твоего отца.
Это потому, что он вернулся домой. Уже наступила ночь, и мои родители смотрят, как вы спите на диване, и спорят.
Твоя мама роется у меня в сумке.
Она не делает ничего плохого.
Да, знаю, наверное, она что-то ищет. Позвонит она наконец моему мужу или нет? Чего она тянет, думаю я. Это она должна была сделать в первую очередь – только это и больше ничего. Сколько раз я ее просила?
Ты попросила позвонить ему в самом начале, и теперь она пытается отыскать номер телефона, хоть какой-нибудь номер.
Твой отец садится перед диваном и смотрит на нас. Потом смотрит на мой чай, так и оставшийся нетронутым на столе, смотрит на мои туфли, которые твоя мама с меня сняла и поставила рядом с диваном, смотрит на руки Нины. Ты очень похож на отца, Давид.
Да.
У него большие глаза. Он, конечно, предпочел бы, чтобы нас здесь не было, но испуганным ни в коей мере не выглядит. Я очень часто просыпаюсь и снова проваливаюсь в сон, свет в комнате погашен, вокруг совсем темно, ведь уже ночь, и кажется, что в доме никого нет. Но я вроде бы различаю тебя. Я различаю тебя? Ты стоишь рядом с пластмассовой дверной шторой, а за ней царит полный мрак, не видно ни тополей, ни засеянных полей. Вот твоя мама проходит мимо меня и открывает окно. На миг в комнате пахнуло лавандой. Я слышу голос твоего отца. Но сейчас здесь есть кто-то еще. Та же самая женщина из пункта скорой помощи. Она в твоем доме, и Карла подходит к дивану со стаканом воды в руке. Спрашивает меня, как я себя чувствую. Я с большим трудом приподнимаюсь, глотаю еще одну таблетку из все той же пачки, другую таблетку дают Нине. Ей вроде бы стало получше, и она спрашивает меня о чем-то, но я не могу ответить.
Симптомы то проявляются, то исчезают. Вы с Ниной отравились.
Да. Но тогда почему нас пытаются лечить от теплового удара?
Потому что медсестра – очень глупая женщина.
Я снова засыпаю.
На несколько часов.
Да. Но разве сын медсестры и другие дети, попадающие в эту комнату, они тоже отравлены? Как может мать не понять этого?
Не все они отравились, как вы. Некоторые родились уже отравленными чем-то, что их матери вдыхали вместе с воздухом, чем-то, что они съели или до чего дотронулись.
Я просыпаюсь на рассвете.
Тебя будит Нина.
– Мамочка, давай уедем отсюда, – говорит она и трясет меня.
А я страшно ей благодарна, ведь это как приказ, она словно только что спасла жизнь нам обеим. Я подношу палец к губам – в знак того, что мы должно вести себя очень тихо.
Вы обе чувствуете себя лучше, но дело в том, шо такие приступы, то накатывают, то проходят.
У меня по-прежнему сильно кружится голова, и мне не с первой попытки удается встать на ноги. Щиплет глаза, и я их без конца тру руками. Не знаю, как чувствует себя Нина. Она завязывает шнурки на своих кроссовках, хотя еще не умеет делать это как следует. Лицо у нее бледное, но она не плачет и ничего не говорит. Я стою рядом. Мне приходится держаться сначала за стенку, потом за овальное зеркало, потом за кухонную колонку. Ключи от машины лежат рядом с сумкой. Я очень медленно их поднимаю, стараясь делать это бесшумно. Чувствую руки Нины, она обнимает меня за ноги. Дверь открыта, и мы, пригнувшись, проходим между длинными пластмассовыми лентами, как будто выбираемся из холодной и глубокой пещеры на свет божий. Нина отрывается от меня, едва мы оказываемся на улице. Машина не заперта, и мы залезаем туда со стороны водительского кресла. Я сажусь, закрываю дверцу, включаю зажигание и проезжаю несколько метров задним ходом, пока не попадаю на покрытую щебенкой дорогу. Прежде чем повернуть, в последний раз гляжу в зеркало на дом твоей матери. На миг представляю себе, как она выходит в халате и, стоя в дверном проеме, делает мне какой-то непонятный знак. Но нет, все тихо и спокойно. Нина сама перелезает на заднее сиденье и застегивает ремень.
– Мамочка, я хочу пить, – говорит она и, как обычно, скрещивает ноги.
А я думаю, что да, конечно, только это нам с ней сейчас и нужно. Ведь мы с ней не пили уже много часов, а чтобы справиться с отравлением, просто необходимо очень много пить. В поселке мы купим несколько бутылок воды, думаю я. Мне тоже хочется пить. Таблетки от теплового удара остались лежать на кухонном столе, и я спрашиваю себя, не лучше ли было принять еще по одной, прежде чем пуститься в путь. Нина смотрит на меня, наморщив лоб.
