– Мы усыновили тебя, бросили все, переехали в другой город, чтобы никогда ты не встретился с этой женщиной, – продолжала мать. – Ты был очень маленький, слабый, плохо говорил, всего боялся. Но мы тебя очень полюбили, мы сделали все, чтобы ты вырос нормальным человеком. И ты именно таким и вырос. Только вот с женщинами… наверное, где-то глубоко внутри ты все-таки понимаешь, что тебя предала та единственная, что должна была защищать и беречь. А я, как ни старалась, так и не смогла стать тебе по-настоящему родной.
Матвей встал, подошел к матери и опустился на колени, уткнувшись в ее руки лбом:
– Не говори так. Ты самый родной мне человек, никого нет ближе. Я очень люблю тебя. И прости, что сейчас заставил говорить об этом, тебе, наверное, не очень приятно вспоминать.
Материнская рука опустилась на его затылок:
– Сынок, ну, что ты… я тоже очень тебя люблю, я так хотела детей, но оказалось, что не смогу. И тут ты… это было как подарок, как выигрыш, как внезапно обрушившееся на мою голову счастье. Я поклялась, что обеспечу тебе такую жизнь, чтобы ты никогда не почувствовал себя чужим, лишним.
– Мамочка, – перебил Матвей, целуя ее руку с тонкой сеткой морщин. – Ты дала мне все. Но главное – у меня есть ты.
– Ты не сердись на меня за разговор с Викой. Она приехала тогда посоветоваться, ей казалось, что ты отдаляешься, не хотела терять тебя. Ну, я и решила рассказать ей, думала, что поймет, как-то постарается измениться сама и тебя изменит этим. Но не вышло. Наверное, так и лучше… но мне ее тоже жаль, бедная девочка всего сама добивается, родители далеко. Может быть, теперь ей будет полегче, когда замуж выйдет.
– Ты обязательно позвони этому парню, ладно? Вике нужна поддержка, такие травмы очень тяжело переживать в одиночестве, непременно нужен близкий человек.
Матвей пробыл у матери почти до позднего вечера. Они уже давно не разговаривали по душам, и Мажаров испытал огромное облегчение от этих разговоров, словно освободился от груза, тянувшего его ко дну. Он рассказывал о новой работе, о коллегах, и вдруг Ирина Кирилловна спросила:
– Она очень тебе нравится? – И Матвей даже не сразу понял, о ком она говорит:
– Кто?
– Эта Драгун?
– Аделина? – Матвей почему-то покраснел, хотя никогда даже в мыслях не допускал возможности, что между ним и Драгун может что-то произойти.
– Да. Ты себя со стороны не видишь, но когда говоришь о ней, то улыбаешься и краснеешь, как сейчас.
Матвей расхохотался, стараясь скрыть смущение:
– Ты скажешь тоже… Она неприступна, как Гознак.
– Сколько ей лет?
– Около тридцати пяти, кажется. Да и какая разница? Мы коллеги, и все.
– Как знать, – проговорила Ирина Кирилловна и тут же сменила тему, перейдя на что-то более нейтральное, и Матвей с некоторым облегчением выдохнул.
…Ночью, когда он уже почти совсем уснул, удобно устроившись в собственной постели, перед его глазами вдруг возникло строгое лицо Аделины, и Матвею на секунду показалось, что он даже чувствует аромат ее духов – терпкий, травяной и очень ей подходивший.
Аделина
Несложно забыть человека. Сложно забыть те воспоминания, что нас с ним связывают. И пока перебираешь эти воспоминания, как бусины на четках, кажется, что человек все еще живет в твоей душе, в твоем сердце, кажется, что все еще возможно вернуть, наладить. Но это не так. Потому нужно выкинуть эти «четки», и все постепенно пройдет.
Я давно постигла эту нехитрую истину и смогла вычеркнуть из своей памяти образ Одинцова. Беда в том, что он решил вернуться и сделал это не в самый подходящий момент. Хотя, как по мне, подходящего момента для воссоединения с ним в моей жизни быть вообще не могло.
В понедельник меня перевезли в мою клинику, где уже подготовили палату в отделении реабилитации. Я сразу предупредила всех, что никакого особого внимания к моей персоне я терпеть не стану, и лучше бы всем сделать вид, что ничего не произошло. Мне не терпелось остаться одной и уснуть, так как предыдущую ночь я провела без сна. Причиной стал звонок брату. Вернее, добрый десяток звонков, оставшихся без ответа, а после полуночи телефон просто выключили. Меня охватила паника – мы договаривались, что он всегда снимает трубку или хотя бы пишет сообщение, если не имеет возможности ответить. Что могло случиться? Я просрочила платеж на двое суток, у меня нет возможности перевести деньги немедленно, и я вынуждена буду просить помощи. Вот только опять возникает вопрос – у кого? Я твердо решила не впутывать больше сюда Оксанку, а это значит, что остается у меня только Анна. Ну, что ж… выбора нет.
Она пришла ко мне сразу после обеда и выглядела как-то странно, словно не выспалась – лицо серое, тени под глазами, взгляд блуждающий.
– Ты нас здорово напугала, – произнесла она, садясь на край кровати.
– Я сама здорово напугалась. Как Настя?
– Она пока ничего не знает. Ингу Иосифовну жалко. – Анна прикусила губу.
– Добрые дела иногда наказуемы.
– По этой логике на твоем месте должен был оказаться Мажаров.
– Думаю, Инга просто не знала его фамилии и назвала мою.
– Ужасно…
– Аня… – Я долго думала, как именно начать, и, не придумав ничего умного, решила импровизировать: – Мне нужна помощь.
– Какая? – с готовностью откликнулась она.
– Я забыла перевести деньги в один фонд. Ты не могла бы сделать это вместо меня? Я дам номер карты.
– Карты? А почему не на счет?
Что-то она подозрительно проницательна для поварихи…
– Им так удобнее, да и мне проще. Ну, сделаешь? Я дам тебе свою карточку и скажу пароль.
– Не боишься?
– Тебя? Ты с ума сошла?
– Ну, да. Все верно. – Анна грустно улыбнулась. – Ты отлично знаешь, что я тебя не кину. А может, ты зря так во мне уверена?
– Что с тобой? Ты какая-то странная.
– А ты слишком доверяешь тем, кому не надо.
– Да? И кому же?
Анна только головой покачала. Ее слова меня, в принципе, не заставили особенно задумываться о чем-то, потому что ей я доверяла и знала, что она, пожалуй, единственная, с кем я могу хотя бы частично побыть откровенной. Ну, не считая, разумеется, Оксаны. Да, мне стыдно, что я использую Анну втемную, не раскрывая мотивов и причин, но по-другому в этой ситуации и не получится. Я не имею права рисковать головой брата.
– Я с работы поеду и сделаю, – сунув карту в карман робы, сказала Анна, и в ее голосе мне вдруг послышалось что-то незнакомое. Как будто моя просьба доставляет ей неудобства. – Тебе, может, что-нибудь особенное приготовить?
– Нет, спасибо, не нужно. Ты не беспокойся, у меня все в порядке.
