– Ты желал посеять в людях страх, и тебе это удалось! Вот только страх этот будет обращен не против пикированных и самой процедуры Психокоррекции, а против таких как ты, против «чистых». Ты открыл людям глаза на ту бездну мрака, что таится в глубине их душ, и они ужаснулись. Думаешь, они тебя за это поблагодарят? За то, что ты сорвал с них розовые очки и заставил смотреться в зеркало? Нет, Семен, они тебя возненавидят*. За то, что ты выдернул их из уютного мирка, в котором они обитали, за то, что показал им, какие извращенные ублюдки прячутся под слоем их психокоррекционного макияжа. Ты хотел открыть им Правду, но большинству людей она не нужна. Свои иллюзии они ценят несравненно выше, и разорвут любого, кто осмелится на них посягнуть. А ты, выступая от лица «чистых», именно так и поступил. Как ты думаешь, что изменится в мире уже завтра?
– А я скажу тебе, – Эдуард встал и подошел к Волочину, вкрадчиво нашептывая ему прямо в ухо, хотя для этого ему и пришлось привстать на цыпочки, – завтра люди потребуют защитить их от таких, как ты. В любом «чистом» они будут видеть потенциальную угрозу своему безоблачному существованию и станут бороться с ней любыми доступными средствами. В лучшем случае все ограничится принудительной пикировкой или ссылкой за Стену. В худшем дело вполне может дойти до судов Линча, вершащихся прямо на улице. Грядет эпоха тотальной Психокоррекции, чей приход всеми силами пыталась отсрочить Лига, и путь которой своими стараниями невольно расчистил ты. Своими собственными руками ты впустил в этот мир ненавидимое тобой же Будущее. Оно буквально создано для таких, как я, а вот тебе в нем место вряд ли найдется. Ты проиграл, Семен, и мне при всем желании нечем подсластить тебе горечь поражения. Этот мир теперь принадлежит мне.
Невыразимо медленно, точно ожившая статуя, Волочин шевельнул рукой, державшей пистолет, и начал ее поднимать. Его лицо исказило судорогой от невероятного напряжения, но он не останавливался, продолжая задирать ее все выше и выше, пока ствол не уперся в его подбородок.
Грянул выстрел.
– Что ж, – констатировал Эдуард, глядя на распростертое у его ног тело полковника, – такой вариант тоже сгодится.
Он вернулся к выломанной двери и нацепил гарнитуру на ухо.
– Все чисто. Можно заходить.
Через пролом в помещение начали осторожно пробираться спецназовцы, озадаченно рассматривавшие застывшую скульптурную группу.
– Террористов всего шестнадцать… теперь уже пятнадцать человек, – сориентировал их Эдуард, – тринадцать на этом этаже, и еще два сидят на самом верхнем, следят за воздушной обстановкой вокруг здания. Ими мы займемся позже, а сейчас надо упаковать тех, что здесь.
Он взял планшет у старшего группы и отметил на схеме уровня места, где находились солдаты противника.
– Сперва разоружите их, а после помогите шестерым заложникам вон в той комнате. С этими двумя, – он указал на Юлию и Олега, – я сам справлюсь. И вызовите медиков, их помощь наверняка потребуется.
Распределив задачи и получив указания, бойцы разбежались по коридорам, мельтеша лучами фонариков, и уже скоро начали возвращаться, волоча с собой скрученных захватчиков и отобранное у них оружие. Сопротивления никто не оказал, и буквально через пять минут этаж был зачищен.
– Ну ладно, ребята, – Эдуард подошел к двум коленопреклоненным фигурам, – вольно!
* * *
Случалось ли вам сразу после пробуждения испытывать невероятную слабость во всех мышцах? Так, что даже пальцем пошевелить не получается? Вот у меня в детстве такое регулярно бывало. У данного явления даже научное название имеется – сонный паралич, если я ничего не путаю. Вроде бы такое происходит из-за того, что мозг уже проснулся, а тело еще дрыхнет. Ничего опасного, да и проходит быстро, но ощущение все равно не самое приятное.
А тут я впал в подобную кому на несколько бесконечно долгих минут. Да и не только я один, кстати. Все, кто находился в поле моего зрения, внезапно застыли, точно статуи. Часто говорят, что в критические моменты субъективное течение времени словно замедляется, и приставленный к голове пистолет вполне подходит под эту классификацию, но не до такой же степени! Схваченные судорогой мышцы звенели как барабанные перепонки после громкого взрыва, от захлестнувшего их напряжения заныли суставы, но подчиняться мне они наотрез отказывались.
Я даже начал подумывать, что меня уже пристрелили, и я угодил в ад, где буду вечно так мучиться, без конца созерцая последнюю секунду своей никчемной жизни, но тут заваренная дверь с оглушительным грохотом вылетела к чертям, подняв тучу пыли, и стало понятно, что веселье продолжается, вот только нас всех кто-то «поставил на паузу».
А потом появился Япет… то есть Эдуард.
Я его узнал не сразу. Только позже, когда он стал описывать главарю террористов глубину задницы, в которой тот оказался, я сообразил, кем является этот необъяснимо спокойный человек в совершенно неуместном здесь темном костюме. То-то мне его лицо знакомым показалось.
Да, годы не щадят никого, но если одних они разъедают, как гниль дерево, превращая в дряблые мешки, то других, наоборот, закаляют и делают сильней. С тех пор, как я видел его в последний раз, Эдуард проделал огромный путь от жаждущего мести импульсивного юнца, крушившего все вокруг дубиной своих способностей, до зрелого, рассудительного и уверенного в своих силах мужчины, прекрасно знающего себе цену. А свои уникальные таланты он за это время обтесал, обточил, отполировал и превратил в острейший клинок, наносящий смертоносные разящие удары с хирургической точностью.
Эдуард выглядел совершенно расслабленным, расхаживая среди замерших террористов словно между деревьев в парке. Один-единственный человек без особых усилий «заморозил» целый этаж с вооруженными людьми, и никакие винтовки, никакие мины или иные препоны не смогли его остановить. Он без единого выстрела одержал победу над целой армией.
Я не видел, что происходило за моей спиной, я не мог слышать, что он шептал безухому мордовороту, державшему меня под прицелом, но потом громыхнул выстрел и послышался шум падающего тела, а я по-прежнему оставался жив и все так же обездвижен.
Набежавшие солдаты устроили вокруг нас беготню и шум, вытаскивая боевиков изо всех щелей, и только когда с ними было покончено Эдуард скинул с нас свои незримые оковы.
– Вольно!
Мое мгновенно расслабившееся тело мешком повалилось на пол. Юлию подхватили несколько пар рук и буквально отнесли ее, усадив на ящик, а вот до меня никому не было дела, и мне оставалось только лежать на пыльном бетоне и тихонько скулить от ноющей боли в истерзанных мышцах.
– Олежка! – подбежавшая Кира рухнула рядом со мной на колени, – что с тобой!? Ты в порядке!?
– Лучше уж смерть, чем такой «порядок»! – я попытался сесть, но в итоге только завалился на другой бок.
– Кто-нибудь, помогите! – взмолилась Кира, и на меня, наконец, обратили внимание.
С моих запястий срезали стягивавшую их веревку и помогли подняться на ноги. Мы с женой вцепились друг в друга, чтобы не упасть, точь-в-точь два приятеля, возвращающиеся домой после знатной попойки.
