Понапрасну, Ваня, ходишь,
Понапрасну ножки бьешь…
Актеры поняли все буквально и приуныли, но после спектакля каждому достались туфли на толстой каучуковой подошве в подарок. Артист К., которого в труппе считали стукачом и, естественно, не любили, обновил их и, уезжая из гостиницы, оставил в номере свои московские калоши. В Братиславе ему в гостиницу принесли посылку из Злина.
– Неужели ему еще одну пару прислали? – удивились коллеги. – Видимо, уже и здесь отличился.
Посылку развернули, в коробке оказались оставленные в Злине калоши.
Измученные дефицитом советские люди, командированные за границу, значительную часть свободного времени посвящали магазинам. Даже в странах так называемой народной демократии можно было успешно отовариться. Надо сказать, что Пава хождение по магазинам не переваривал и плохо ориентировался в том, как выгоднее потратить скудные командировочные. Поэтому он с удовольствием покупал за границей дорогие духи, что давало возможность сразу истратить значительную часть полученной валюты и быстро освободиться от неприятной обязанности. Тем не менее поездка за границу позволила всей семье приодеться, наше благосостояние несколько улучшилось. Этому также способствовал концертный номер с куклами, который Пава сделал вместе с Евой Синельниковой и Давидом Липманом и с которым они успешно выступали на концертной эстраде. Это была сатира на создание НАТО, довольно остроумная, хотя и полностью в русле политической идеологии своего времени.
Эстрадные концерты того времени были сборными, то есть номер с куклами мог следовать за балетным дивертисментом, а куклы сменялись фокусником или жонглером, который, в свою очередь, уступал место на эстраде вокалисту и так далее. Паузы между номерами заполнял конферансье, который в меру своего таланта и чувства юмора развлекал публику, объявляя номер, комментируя происходящее на сцене и болтая всякий веселый вздор. Пародией на такие концерты и был спектакль Театра Образцова «Обыкновенный концерт», где в образе конферансье был узнаваем известный своими пошловатыми шутками Михаил Гаркави. Спектакль был поставлен в 1946 году, пережил десятилетия и объездил почти весь мир.
Конечно, бдительные цензоры из реперткома, то есть репертуарного комитета, в начале пятидесятых годов усмотрели в слове «обыкновенный» злостную критику советской эстрады, в результате чего спектакль стал называться «Концерт кукол», а Сергей Владимирович Образцов перед спектаклем выходил на авансцену и, стоя перед ширмой, объяснял публике, что ей показывают пародию на отдельные недостатки, которые еще кое-где существуют на нашей эстраде. По мнению вышестоящей инстанции, если публике это не объяснить, она сама нипочем не догадается и может сделать неправильные выводы. Затем наверху решили, что название «Необыкновенный концерт» не будет дискредитировать советскую эстраду. Таким оно и вошло в историю театра.
Много лет домом театра, знаменитого на весь мир, было старое маленькое двухэтажное здание на углу улицы Горького и Оружейного переулка, напротив нынешнего агентства Интерфакс. Зрительный зал был крохотный, примерно на триста мест, поэтому билеты на спектакли театра не покупали, а доставали, но в стране тотального дефицита это было в порядке вещей. В этом здании я знал каждый уголок, и меня, как, наверное, и других театральных детей, знали все работники театра; мальчиком я приходил туда, как в родной дом, свободно проходя за кулисы и в музей, где можно было пользоваться замечательной театральной библиотекой. В 1970 году театр переехал в большое, выстроенное специально для него новое здание на Садовом кольце, но это уже начинались другие времена.
Летняя любовь
Летом, как правило, театр уезжал на гастроли по городам и весям нашей необъятной страны. Театральные дети пионерского возраста отправлялись в лагерь. Таких детей в маленьком коллективе набиралось немного, человек десять-двенадцать, поэтому обычно для них снималась дача в Подмосковье рядом с пионерлагерем детского дома, над которым шефствовал театр. Нами управляла сотрудница театра Елена Сергеевна Орлова, но вся наша лагерная жизнь проходила вместе с детдомовцами. Жили мы с ними дружно, вместе играли, вместе питались. Кормили нас в те послевоенные годы скудно, поэтому по вечерам после отбоя нам нравилось читать вслух найденную на даче дореволюционную поваренную книгу Елены Молоховец. Описания различных деликатесов насыщали воображение, что, как ни странно, способствовало успокоению наших юных желудков.
Забавно, что, по воспоминаниям Гюнтера Грасса, в эти же годы и таким же виртуальным способом утоляли вечно сосущий голод немецкие военнопленные в американском лагере, где были организованы кулинарные курсы и конспектировались рецепты изысканных блюд. Дети победителей и побежденные солдаты могли бы понять друг друга.
По окончании девятого класса, когда я уже вырос из возраста, приемлемого для отправки в пионерлагерь, на гастроли, которые начинались в Ленинграде, взяли и меня. Театр уехал еще до начала школьных каникул, поэтому в Ленинград я ехал поездом один. Заботливая Галя поручила брату посадить ребенка в поезд, и когда Шура пришел за мной, он застал за бутылкой вина веселую компанию, провожавшую меня в первое самостоятельное путешествие. Ребенок был чуть навеселе, но к поезду был доставлен вовремя.
В Ленинграде актеры и музыканты поселились в гостинице «Европейская», что стоит напротив филармонии на улице, которая тогда носила имя Бродского. Я снова встретился с Галей и снова влюбился. Я не видел ее после путешествия по Волге, теперь она была уже студенткой филфака университета. Разница в возрасте усугубилась разницей в статусе, но это не помешало нам часто встречаться. Что может быть лучше влюбленности в шестнадцать лет!
Наверное, только следующая влюбленность.
Ленинградом я наслаждался взахлеб и после отъезда театра на Украину остался, поселившись у своей тети Нелли. Элеонора Яковлевна, то есть Нелли, родная сестра моей матери, жила с дочкой Оксаной на старом Невском недалеко от Александро-Невской лавры. Ее муж, Федор Яровой, дядя Федя, умер от рака, и они жили довольно трудно, в одной комнате в коммунальной квартире. Впрочем, в те годы жило трудно в нашей стране большинство людей. Главная присказка тех лет, пережившая десятилетия: «лишь бы не было войны». Дальше не говорилось, но подразумевалось: «все остальное переживем». Этим отношением к жизни простых людей бессовестно пользовалось партийное и государственное руководство. Между тем война опять замаячила на горизонте.
25 июня 1950 года радио объявило об агрессии американцев и южнокорейцев против Корейской Народно-Демократической Республики. Сообщение читал Левитан, от которого страна привыкла узнавать самые важные новости. На фоне антиамериканской истерии, уже несколько лет раздувавшейся нашей прессой, на фоне перепечатанных фотографий из американского журнала Colliers, где были показаны цели атомных бомбардировок на территории СССР, новость была угрожающей. Газеты публиковали фотографию американского дипломата Даллеса в окопе у тридцать восьмой параллели, разделившей две Кореи. Даллес смотрел в сторону КНДР, во всяком случае, так поясняла подпись к фотографии, и это, по утверждению газетных пропагандистов, служило доказательством агрессивных намерений американцев.
