Однако, арестованная вместе с Рейли, Елизавета Эмильевна была признана судом невиновной. Видимо, этот нетипичный для советского правосудия вердикт и пытались исправить, выжидая, как в сказке, тридцать лет и три года.
Евреи и куклы
Следует сказать, что с началом эпохи зарубежных гастролей атмосфера в театре постепенно начала меняться. Каждая поездка за границу имела шумный успех. Гастроли не только вносили в жизнь приятное разнообразие и стимулировали эмоциональный подъем, так необходимый творческим людям, но и имели весьма существенную материальную сторону, ибо давали валютный заработок и возможность его с толком потратить.
Впрочем, с финансами однажды произошла типичная для нашей страны история. В январе 1959 года театр отправился на гастроли в Индию. К этому времени мораторий на выезд Павы за рубеж был снят, и мы с Галей провожали всю труппу в аэропорту Внуково. Это было время начала полетов реактивных авиалайнеров ТУ-104, которые тогда нам казались гигантскими, и все вместе: и дальний перелет, и предстоящее турне по вчерашней колонии, неведомой стране Индии, – воспринималось захватывающим приключением. В Дели посланцев советского искусства встретили с необыкновенным почетом, надели на них венки из роз (без шипов), а к Паве подошел пожилой индус, ткнул его пальцем в живот и сказал по-русски:
– С кем ты была в доме архитектора?
Это была ходившая по Москве фраза из спектакля «Дело о разводе», где Пава с успехом играл роль ревнивого армянина Ламбардянца, замучившего подругу жизни этим вопросом.
Гастроли были долгими, целый месяц, проходили с невероятным успехом, актеры были в статусе гостей правительства и жили в правительственной резиденции, их принимал у себя премьер-министр Неру – словом, все было замечательно, кроме одного: в качестве командировочных денег актеры получали сущие гроши. О причинах они узнали, когда мы с Галей послали им с оказией вырезку из «Литературной газеты», где сообщалось о благородном поступке советских актеров, пожертвовавших свой гонорар в пользу голодающих бедняков Индии. Правительство СССР, всегда обиравшее гастролировавших за рубежом артистов, изымая в бюджет большую часть валютных гонораров, в этот раз решило укрепить отношения с Индией за счет небогатых актеров-кукольников. Сделали это топорно, грубо отбросив декоративную форму добровольно-принудительного изъятия у советских людей лишнего заработка и сохранив в этой двучленной формуле лишь ее вторую часть.
Для Павы, человека абсолютно не меркантильного и не практического, финансовый вопрос всегда был второстепенным. Сокращение заработка означало для него освобождение от мучительных забот, связанных с необходимостью его истратить наиболее эффективно. Ему был интересен успех у публики, встречи с новыми, нередко необыкновенными людьми. Фотография Джульетты Мазины с надписью à Paolo, как память о вечере, когда он был в Риме в гостях у нее и Феллини, была для него привлекательнее любой заграничной тряпки.
В зарубежные гастроли, естественно, ездили не все, поэтому простое и понятное чувство зависти начало разъедать дружный до того коллектив. Вот что происходило, например, со скрипачом Авратинером. Загранпаспорта с выездной визой по каким-то понятным только КГБ мотивам вручались отъезжающим непосредственно при отъезде, то есть на вокзале или в аэропорту. Перед очередными гастролями вся группа, чьи жизнеописания уже были изучены органами под микроскопом и одобрены, собралась на вокзале, и началась процедура раздачи паспортов. Когда очередь дошла до Авратинера, неожиданно оказалось, что его паспорта нет. Пришлось бедному скрипачу подхватить свою скрипку и чемодан и пожелать товарищам счастливого пути. А театру было необходимо искать выход из положения на месте, так как дублеров у музыкантов не бывает.
Когда ситуация с точностью повторилась в следующий раз, принимая таким образом вид некоторой системы, Образцов обратился в соответствующие инстанции с просьбой не ставить театр в форс-мажорные условия. В порядке исключения Образцову объяснили, что накануне дня отъезда в органы поступал анонимный донос на Авратинера, проверить правдивость которого за считаные часы было невозможно. Поэтому, несмотря на уже полученное разрешение, на всякий случай в заграничную поездку его не выпускали.
В это же проклятое время евреев начали увольнять из разных организаций. Потерял работу в министерстве и Шура. Попытки устроиться на незаметную работу юрисконсульта в какое-нибудь рядовое советское учреждение неизбежно терпели крах, едва Шура называл свою фамилию – Лурье. Зарабатывал он юридическими консультациями трудящихся, обращавшихся со своими проблемами в газету «Труд» и получавших ответы в еженедельной колонке, которую вел Шура. Интересно, что Софа, верная дочь партии, чья пятая графа в паспорте не отличалась от Шуриной, удержалась на работе в Арбитраже СССР, подтвердив таким образом свои неординарные способности хорошо устраиваться в жизни.
К сожалению, государственный антисемитизм находил живой отклик в некоторых слоях советского общества. Расскажу об эпизоде, который произошел в Театре кукол, на афише которого были и еврейские имена. Однажды днем в театр пришла женщина, сказавшая, что ей надо передать письмо лично Образцову. Ее проводили в кабинет, который находился на втором этаже в конце большого фойе, где в это время проходила репетиция. Через несколько минут дверь с шумом распахнулась, и из кабинета вылетела посетительница, а на пороге стоял разъяренный Образцов, чьи светлые глаза побелели от ярости.
– Убирайтесь вон! – кричал он ей вслед. – Я ненавижу антисемитов.
Женщина испарилась. Оказалось, что письмо, которое она принесла, выражало возмущение какой-то неясной группы людей засильем евреев в театре и требовало очистить русский театр от космополитов.
Для открытого выступления против антисемитизма в те годы требовалось немалое гражданское мужество. Конечно, Образцов был в какой-то степени защищен своей международной известностью и деятельностью в защиту мира, однако если государственные интересы, определяемые вождем, требовали устранить человека, это никогда не было серьезным препятствием. Очевидно, трогать Образцова, притягивающего к СССР внимание и симпатию мировой общественности, признавалось нецелесообразным. В конце концов, официально никто интернационализм не отменял, а наличие легкой фронды только подчеркивало нашу социалистическую демократию. Когда речь шла о серьезных политических шагах, например о возврате югославских орденов в период разрыва с Тито, приходилось и ему подчиняться общим правилам.
Сергей Владимирович всегда уклонялся от вступления в партию, но, возможно, был не лишен некоторых иллюзий и, например, насколько я знаю, хранил дома бокал, которым он чокался со Сталиным на одном из больших приемов в Кремле. Сталину нравились пародийные номера с куклами, которые Образцов придумал и показывал на концертах с юных лет, поэтому вождь относился к Образцову благожелательно и часто приглашал его выступать на кремлевских приемах. Впрочем, может быть, этот обыкновенный бокал был для Образцова не знаком пиетета перед вождем народов, а всего лишь очередным экспонатом из числа прочих раритетов, которые можно было увидеть в его квартире в известном актерском доме, что в Глинищевском переулке. Сергей Владимирович, хотя и отказался в 1966 году подписать письмо деятелей культуры против реабилитации Сталина, был все же человек с тонким, безошибочным художественным вкусом, и эстетика поклонения кумиру, полагаю, была ему чужда.
