– Как тебе работается? – спросил он.
– Хорошо, – ответил я.
– Ну, смотри, – сказал Оболенский, – завод на подъеме, если работа не нравится, приходи, что-нибудь придумаем.
Ограничить свою трудовую жизнь масштабом завода мне было не интересно; кроме того, претила рутина, однообразность и повторяемость усилий для выполнения плана, изо дня в день, из месяца в месяц. Стандарт поведения молодого человека, не желающего строить свою карьеру в системе линейного персонала, то есть от мастера к начальнику цеха и далее по ступенькам к начальнику производства, а если повезет, то и выше, предписывал поступление в аспирантуру. Но стандартность, как и однообразие, нагоняли скуку. Мне были интересны различные сферы жизни, а для серьезных занятий наукой следовало надолго сосредоточиться на решении какой-то одной конкретной проблемы. Кроме того, имея практический склад ума, я боялся, что в лучшем случае стану научным сотрудником, а не ученым. Это меня не прельщало.
Думая о карьере на годы вперед, невозможно было забывать и текущую материальную сторону жизни. Всю свою маленькую зарплату за исключением небольших карманных расходов я отдавал в семью, радуясь возможности наконец-то облегчить жизнь моим приемным родителям. Несмотря на то, что уже через несколько месяцев меня произвели в старшие инженеры, зарплата все равно оставалась крошечной. Небольшой денежный ручеек струился из ВИНИТИ, то есть из института научно-технической информации, где подрабатывали многие инженеры и научные работники, знающие языки. ВИНИТИ регулярно выпускал экспресс-информацию с аннотациями информационных и научных статей, опубликованных в иностранных журналах. Статью следовало прочитать и ее суть кратко, в одном-двух абзацах изложить на русском языке. Если аннотация привлекала внимание специалиста, он мог запросить статью, а при необходимости и ее перевод. Я составлял аннотации англоязычных статей по своей литейной специальности, что пополняло кошелек и одновременно несколько расширяло мой технический кругозор.
Эта скромная деятельность, показавшая практическую пользу от знания иностранных языков, была дополнительным стимулом для занятий французским, к которому я всегда чувствовал склонность. Начало было положено в небольшой группе, организованной в Театре Образцова. В группе занималось несколько актеров, в том числе и Зиновий Гердт. Его артистическое чутье мгновенно улавливало интонацию и акцент чужого языка, что способствовало успеху спектакля «Необыкновенный концерт» в зарубежных гастролях, где Гердт неизменно играл роль конферансье на языке той страны, где проходили гастроли.
Преподавала нам княгиня Волконская, мать молодого композитора Андрея Волконского, создателя ансамбля «Мадригал». Их семья, жившая в эмиграции в Швейцарии и во Франции, вернулась на родину в конце сороковых годов. К счастью, Волконских миновала судьба многих реэмигрантов, отправленных в вынужденное путешествие на острова известного архипелага. Кира Георгиевна преподавала хорошо; за несколько месяцев я прошел программу средней школы и овладел языком в достаточной степени, чтобы поступить на четырехгодичные курсы иностранных языков.
Выучить иностранный язык было сравнительно несложно. Значительно сложнее было в нашей отгородившейся от остального мира стране найти ему практическое применение. Деловых контактов с иностранцами у рядового инженера номерного завода быть не могло, а личных не должно, поэтому знание языка было пассивным и его использование ограничивалось чтением художественной литературы в оригинале, а также газеты французской компартии L’Humanité, которая освещала мировые события интереснее и полнее, чем газета «Правда» и даже газета английских коммунистов Morning Star. Иностранные газеты, не принадлежавшие компартиям, у нас купить было почти невозможно.
Между прочим, иностранный язык, но главным образом немецкий, пригодился бы в первые послевоенные годы, когда на заводе работали немецкие инженеры, принудительно вывезенные из Германии. Они вернулись домой только в 1955 году, за год до моего прихода на завод, когда канцлер Аденауэр договорился с советским правительством о возвращении на родину военнопленных и прочих перемещенных лиц. На заводе остались о них хорошие воспоминания; немцы за десять лет перестали удивляться советскому образу жизни, но не замечать наше разгильдяйство так и не научились. Один из заводских инженеров, смеясь, рассказал мне, что, наблюдая из окна, как для прокладки новых коммуникаций ломают положенный в прошлом месяце асфальт, немецкий специалист меланхолично заметил, что в России никогда не будет безработицы.
Здесь в скобках замечу, что за прошедшие шестьдесят лет в этой области изменилось только то, что к разгильдяйству добавилась безработица.
Врожденный умственный дефект
Ежедневная заводская рутина однажды прервалась.
– Тебе придется поехать в Харьков, – сказал Байков. – Гарин с группой московских директоров ездил по харьковским заводам, и на тракторном ему показали в литейном цехе бегуны, которые завод сам спроектировал и изготовил. Он горит желанием поставить такие бегуны в нашем цехе. Пойдем к нему, он даст тебе поручение.
Гарин с недавних пор был наш новый директор. Оболенского назначили председателем совнархоза в Чувашии, и Гарин из кресла главного инженера пересел в директорское.
Я увидел его впервые. Это был полный антипод Оболенскому: он был ростом невысок, высокомерен, имел неприятное выражение лица человека, недовольного всем на свете, так что окружающие должны были постоянно чувствовать себя виноватыми. Байков представил меня.
– Вы инженер? – спросил меня Гарин, подозрительно глядя на мой юношеский румянец.
– Да, – ответил я, чувствуя, что хорошо было бы добавить «ваше сиятельство».
– Я вам дам записку к председателю Харьковского совнархоза, который обещал мне помощь в получении на ХТЗ чертежей замечательных бегунов. Посмо́трите их в работе и полу́чите чертежи. Подумайте, где мы сможем их изготовить, – добавил он, обращаясь к Байкову и подписывая командировочное удостоверение.
– Что ж, поезжай, Миша, – сказал Байков, когда мы вышли из директорского кабинета. – Всегда полезно посмотреть другое производство. И разберись с этими бегунами.
Несведущим в литейном деле поясняю, что это агрегат для приготовления формовочной смеси – большая круглая металлическая чаша, по днищу которой, вращаясь вокруг вертикальной оси, катаются или, можно сказать, бегают (откуда и название) тяжелые металлические катки, разминающие и перемешивающие кварцевый песок с различными добавками.
Читатели знают, что в Харькове я уже был с родителями около десяти лет тому назад, когда Театр Образцова там гастролировал, но в командировку ехал впервые. С вокзала я отправился прямо в совнархоз, который располагался в Госпроме, гигантском административном здании, воздвигнутом в двадцатых годах в центре города на месте могильника гигантов доисторического мира – мамонтов. Здание погибло во время войны, но, в отличие от мамонтов, возродилось во всем блеске торжествующего конструктивизма.
