Мост привел меня к улице Гоголя, к дому, где я прожил первые семь лет своей жизни и где кончилось мое безмятежное детство. Дом стоял на своем месте, потускневший, но не тронутый войной, в бельэтаже за окнами нашей комнаты шла чужая жизнь, и бородатые атланты, согнувшись под балконами дома, стоящего напротив, подмигнули мне как старому знакомому.
Дом и квартиру Кобозевых я нашел легко, но испытал при этом некоторый шок. У звонка, как это бывает на дверях коммунальных квартир, была укреплена табличка, где было обозначено, кому из соседей сколько раз звонить. Правда, фамилии соседей были одинаковы: Кобозевы. Я позвонил Татьяне Ивановне. Дверь открыла немолодая женщина, которую я сразу узнал.
– Здравствуйте, тетя Таня, – сказал я, – вы помните маленького Мишу Бродского? Это я.
– Боже мой! – сказала Татьяна Ивановна. – Ты вырос, а мы постарели. Входи.
Она повела меня в большую комнату, которая раньше служила столовой большой семье. За столом сидели сестры: Наталья Ивановна, когда-то восемнадцатилетняя красавица Наташа, которой десять лет лагерей сломали жизнь, и Ольга Ивановна, которую я не знал, доктор-офтальмолог, вернувшаяся в Одессу после войны. Ненадолго в комнату зашел сын Татьяны, Толя, который в годы войны был крохотным ребенком, а теперь это был молодой человек, посвятивший себя военной службе и не очень интересующийся временами своего младенчества. Теперь в квартире жили несколько родственных семей, каждая семья своей жизнью, а старшее поколение, Иван Алексеевич и Мария Михайловна, умерли. Экспансивный одессит, с которым мы разговорились на пароходе и который встретил недавно Марию Михайловну на Привозе, похоже, был не в ладах со временем.
Ребенок, который после освобождения Одессы, то есть два десятка лет тому назад, покинул спасшую его семью, теперь был молодым столичным человеком, видимо, успешным или казавшийся таким. И Татьяна Ивановна, и Наташа засыпали меня вопросами, я немного рисовался, слегка приукрашивая свою жизнь. Возможно, мне хотелось выглядеть как можно лучше в глазах людей, которые были добры ко мне в трудные годы.
Здесь, я думаю, подходящее место, чтобы перепрыгнуть в наши дни через полвека и рассказать о том, как я снова мысленно вернулся в далекие времена моего детства.
Клуб одесситов
В середине восьмого десятка, то есть на границе, когда второй пожилой возраст переходит в фазу официально признаваемой старости, я получил первый серьезный сигнал о том, что жизнь человеческая имеет свои пределы, и они, возможно, не слишком далеки. Замечательный кардиолог профессор Сыркин поставил мне диагноз «нестабильная стенокардия», что в переводе на бытовой язык означает предынфарктное состояние. Современная медицина научилась неплохо с этим справляться, мне срочно поставили на коронарные сосуды два стента и позволили жить дальше.
В эти дни я задумался о том, останется ли какая-нибудь память обо мне потомкам, если мой сын продолжит наш род. В нашей стране большинство современных людей знает историю своей семьи не дальше дедушек и бабушек. А ведь генетический код не исчезает, и, может быть, в каком-нибудь далеком поколении появится человек, физически и духовно повторяющий меня, своего пращура. Мне говорил когда-то Борис Биргер, который собирался писать портрет математика Ляпунова, что он очень похож на одного из членов своего древнего рода, боярина Ляпунова, портрет которого был писан, кажется, в XVII веке. За триста лет натура не слишком изменилась. Не знаю как потомкам, но мне было бы интересно знать, кем были и что делали в жизни мои далекие предки, возможно, в чем-то похожие на меня. К сожалению, спросить не у кого; обстоятельства моей жизни таковы, что даже о дедушках и бабушках я почти ничего не знаю.
Кроме желания рассказать о своей жизни и оставить свой след в потоке дней в глубине подсознания занозой сидела память о трагических днях моего детства, и хотелось выплеснуть все наружу. Вот почему в один прекрасный вечер я открыл компьютер и вывел первые слова: «Мое появление на свет было скандальным…»
Пережить прошлое было интересно, но временами мучительно; на глаза навертывались слезы жалости к своим близким, к этому маленькому мальчику, рано узнавшему страх смерти, унижения, потерю родных. Пруст писал, что «пытаться воскресить прошлое – напрасный труд, все усилия нашего сознания тщетны»
[4]. Он имел в виду, я думаю, невозможность по воле сознания вновь испытать ощущения, получаемые нами от событий, вещей, явлений. Однако мне кажется, что его проза прекрасно этому противоречит. Что касается меня, то оказалось, что в моей памяти, как на своеобразном жестком диске, хранятся не только события, но и зрительные образы, поразившие когда-то ребенка реплики, даже интонации, которые звучат во мне, но которые трудно воспроизвести.
Воспоминания предназначались для семейного чтения, однако мой сын Сева сказал, что они могут быть интересны многим людям, и отправил их в мемориальный комплекс в Иерусалиме, посвященный Холокосту, Яд ва-Шем, который опубликовал их часть на своем сайте. Спустя некоторое время мы с Мариной прилетели в Израиль, побывали в Яд ва-Шем, я подписал распечатанный текст и спросил, можно ли на основании этих воспоминаний присвоить профессору Кобозеву и его жене, как людям, спасавшим еврейские жизни во время войны, звание «Праведник народов мира». Оказалось, что это сложная и длительная процедура; кроме моих воспоминаний необходимы свидетельства и других лиц и подтверждение того, что Иван Алексеевич и Мария Михайловна Кобозевы – реальные люди.
Сегодня поиски чего бы то ни было начинаются с обращения к Интернету. Единственное, что мне удалось обнаружить в Сети, – упоминание о доме купца второй гильдии Карла Вицмана, который сдавал его под глазную лечебницу, где работал известный одесский врач доктор И. А. Кобозев. Все-таки это были доинтернетовские времена. Тут мне пришла в голову мысль обратиться во Всемирный клуб одесситов, и я написал в Одессу на известную улицу Маразлиевскую письмо его председателю, в котором объяснил суть дела и просил связать меня с одесской ассоциацией врачей, если таковая существует и имеет какие-либо сведения о профессоре Кобозеве, или в крайнем случае сообщить мне адреса, по которым можно запросить архивы, либо ЗАГС.
Не прошло и двух месяцев, как я получил электронный адрес и номер телефона Аллы Анатольевны Кобозевой, правнучки Ивана Алексеевича, и так произошло мое знакомство с потомками Ивана Алексеевича и Марии Михайловны Кобозевых. Алла Анатольевна связала меня с сыновьями Ольги Ивановны, с которой я познакомился в Одессе в 1963 году. Братья-близнецы Леонид и Валентин Носкины живут в Петербурге и регулярно бывают в Москве. Оба они немолодые люди, доктора наук и профессора: Леонид – медик и биолог, Валентин – физик, а кроме того они известные в Петербурге коллекционеры современной живописи.
Мы подружились, особенно с Леонидом, который, приезжая в Москву, живет в двух шагах от моего дома. В Яд ва-Шем были отправлены необходимые свидетельства, а Валентин лично побывал там и подписал соответствующие документы, и, наконец, через два года после начала процесса профессору Кобозеву было присвоено звание «Праведник народов мира». Оказалось, что это звание не может быть присвоено Марии Михайловне, потому что она была крещеная еврейка, а согласно статусу его могут получить только люди, не принадлежащие к еврейской нации. Также оказалось невозможным отыскать Леню Порумбеску, следы которого после войны затерялись где-то в Марокко.
