Церемония вручения потомкам профессора Кобозева медали и диплома состоялась в Москве в Доме литераторов в День памяти жертв Холокоста. Вела церемонию казенным голосом Алла Гербер, которой было явно скучно, руководители еврейской общины очень благополучного вида, говорили правильные, много раз произнесенные слова, и, если не считать прозвучавших искренне выступлений немецкого и польского дипломатов, все напоминало большое профсоюзное собрание с вручением удостоверений «Ударник коммунистического труда».
У Леонида Носкина я познакомился с математиком и литератором профессором Успенским, который с интересом прочел мои воспоминания и рекомендовал их журналу «Новый мир», где они и появились на свет.
Необщительные знаменитости
Воспоминания о годах детства, написанные для своей семьи, привели к неожиданным результатам. Путешествовать мысленно по дорогам своей жизни оказалось увлекательным занятием. Оказалось также, что у меня есть читатели, и реалии давно ушедшей жизни им интересны. Мне захотелось написать о своей семье, о людях, среди которых я рос, о событиях, которым я был свидетелем. Захотелось также найти людей, знавших моих близких, которые могли бы рассказать о своих встречах с ними, и сделать тем самым их изображение более объемным. Я рискнул обратиться с письмом к драматургу Эдварду Радзинскому, который в воспоминаниях рассказал о своем отце, окончившем юридический факультет Новороссийского, то есть Одесского университета на два года позже моего отца. После окончания университета он занимался юридической практикой в Одессе и литературной деятельностью. Кроме того, он, оказывается, учился в Ришельевской гимназии с Юрием Олешей, с которым близко дружил. Как я уже писал, с Олешей с детства был дружен и Пава Мелиссарато, который стал, по существу, моим приемным отцом. Таким образом, отец Радзинского, почти несомненно, должен был знать близких мне людей. Я попросил Радзинского поискать в своем архиве упоминания о моих родных. К сожалению, великий человек не удостоил меня ответом.
Написал я также еще одному человеку, своему дальнему родственнику, о родстве с которым узнал случайно, как это можно понять из следующего письма.
Уважаемый Дмитрий Анатольевич,
Много лет назад, 35 или 40, мои приемные родители, служившие в Театре Образцова, познакомились в одном из театральных домов отдыха с родителями Вашего отца, а затем и с Вашей мамой.
В разговорах удивительным образом обнаружилось, что Ваша бабушка и моя мать – двоюродные сестры. Отец Вашей бабушки, Ваш прадед, и мой дед Яков Рапопорт были родными братьями. Однажды и я был в Вашей семье и видел знакомые лица на семейных фотографиях. В те годы я был очень молодым, родственными связями и генеалогией не интересовался.
С возрастом взгляды и интересы меняются. Недавно я написал, главным образом для своего сына, воспоминания о своем раннем детстве в Одессе, пришедшемся на годы войны и оккупации, где многие мои родные, в том числе и Ваш двоюродный прадед Яков Рапопорт, погибли, а я чудесным образом выжил. Мой сын Всеволод сказал, что этот текст интересен не только для семейного чтения, и отправил его в Яд ва-Шем, на сайте которого часть текста теперь опубликована. Контакты с Яд ва-Шем привели к тому, что в Книгу памяти жертв Холокоста внесены новые имена, в том числе и имя Вашего двоюродного прадеда.
Окунувшись в прошлое, я вошел в некоторый азарт, и мне захотелось проследить историю своего рода, что оказалось делом непростым, поскольку ни документов, ни живых источников информации не имеется. По линии отца я попытался найти какие-то следы в Париже, где жила после революции его старшая сестра, однако очень старая француженка, которую я нашел, ничего не знала и ничего не помнила, а по линии матери, кроме Вас, спросить не у кого.
Вот почему я решился потревожить Вас, предполагая, что в Вашем семейном архиве могут быть документы, свидетельства, фотографии, переписка, из которых можно было бы узнать что-либо о предыдущих поколениях нашей разветвленной семьи. Например, кем был и чем занимался наш общий предок, мой прадед, а Ваш прапрадед, который, несомненно, родился еще в первой половине XIX века. О более близком предке, моем деде, я тоже почти ничего не знаю. Разумеется, никакого практического смысла эти поиски не имеют, но ведь жизнь состоит не только из рациональных поступков.
Надеюсь, эта тема окажется не чуждой Вам и Вы найдете время произвести разыскания в своем архиве и в семейной истории.
Буду Вам чрезвычайно признателен, если сможете сообщить мне о результатах.
Написал я без особой надежды на ответ, ибо уже понял, что не все известные люди считают необходимым отвечать на письма неизвестных корреспондентов. Дело в том, что мой адресат – Дмитрий Анатольевич Крымов – сын знаменитого московского театрального режиссера, хотя и носящий другую фамилию, и сам талантливый театральный художник, сценограф, режиссер и педагог. Как ясно из моего письма, его отец, с которым я не был знаком и который рано умер от сердечного приступа, приходился мне троюродным братом, а адресат, соответственно, племянником. Довольно эфемерное родство.
К моему удивлению, на следующий день мне позвонила жена Крымова, и оказалось, что это милая и сердечная женщина. Затем позвонил он сам, и таким образом мы заочно познакомились. К сожалению, по его словам, у них в семье нет материалов, которые могли бы быть мне интересны. Разговор был теплый, доброжелательный, и я, своим сиротским детством приученный к сдержанности и выросший довольно сухим человеком – Пава даже называл меня в детстве сухариком, – неожиданно для себя растаял и проявил удивительную, сохранившуюся с юных лет наивность. Я отправил Крымову свои воспоминания и некоторые чудом уцелевшие семейные фотографии, чтобы он мог увидеть своего двоюродного прадеда и двоюродную тетку. Крымов пригласил меня к себе в театр, где мы могли бы познакомиться лично.
Прошло недели три, в течение которых Марина восстанавливалась после операции на мениске, и посещение театра было бы для нас затруднительным. Когда, наконец, колено пришло в норму, я позвонил Крымову. Он не взял трубку, и я решил, что позвонил не вовремя. Не ответил он и на мой второй звонок, что было уже странно. Я долго колебался, прежде чем позвонить в третий раз, но все же позвонил, предположив, что звонки могли быть пропущены случайно, а мое молчание в ответ на приглашение в театр можно расценить, как невежливость.
Ответа не было.
Видимо, он, поразмыслив, решил, что невесть откуда возникший родственник, который, возможно, будет навязывать свое общество, ему совершенно ни к чему.
В этом, конечно, есть некоторый резон. Ведь большинство людей, даже весьма успешных в своей профессии, о которой они могут много и увлекательно рассказывать, за ее пределами совершенно не интересны. Мне, выросшему в довольно герметичной театральной среде, понятны опасения живущего театром занятого человека и нежелание зря терять время в обществе людей из другого мира.
Конечно, в пренебрежении условностями есть некоторая странность, но чем дольше живешь на свете, тем реже удивляешься неприятным проявлениям человеческого характера. Помнится, где-то я читал, что и его отец избегал слишком близких контактов с окружающими.
