Вот, кстати, почему интересно изучать историю поколений своей семьи: можно понять происхождение некоторых особенностей собственной личности. В частности, моя способность производить в уме арифметические манипуляции, вероятно, унаследована от Якова Рапопорта, деда со стороны матери, то есть прадеда Крымова. Он родился в нищей семье, учился на деньги еврейской общины и стал служащим банка и его акционером. По словам моей кузины Оксаны, слышавшей это от своей мамы, дед, проверяя счета, быстро водил карандашом сверху вниз по длинному столбцу цифр и сразу писал их сумму, неизменно оказывающуюся правильной.
Попытка проследить историю своей семьи за пределами середины XIX века успеха не имела, и, таким образом, кроме смутных сведений о том, что среди предков со стороны отца в ней были цадики, рассказать нечего.
Прописка – дело государственное
К концу шестидесятых годов наконец-то Паве должны были дать квартиру, и в связи с этим в семье возникли проблемы. Дело в том, что, женившись на Марине, я выписался из комнаты на Петровке и прописался в «красных домах», чтобы комната после отъезда родителей Марины в новую квартиру осталась за нами. Сегодня уже, вероятно, не все помнят, что московская прописка была актом большой государственной важности, и произвольно менять ее по собственной прихоти было совершенно невозможно. А вернуться формально на Петровку было необходимо, ибо на двоих должны были дать однокомнатную квартиру, а на троих – двухкомнатную. Конечно же, я должен был позаботиться о том, чтобы мои приемные родители хотя бы последние годы жизни прожили в человеческих условиях. Единственным выходом был мой развод, тогда я имел право вернуться в родительскую семью, которым и воспользовался.
Разводиться было удобно: суд, где проходила процедура, находился этажом ниже института. Таким образом, все прошло, так сказать, без отрыва от производства минут за пятнадцать. Марина нервничала, и, объясняя причины развода отсутствием чувств и несходством характеров, порывисто сжала мою руку.
Понятно, что развод был чистой формальностью, и жизнь продолжалась без всяких изменений. В те времена это был стандартный способ решения квартирных проблем. Когда стало ясно, что квартиру Паве и Гале могут дать в новом доме, далеко от метро и без телефона, было решено, что надо получить однокомнатную квартиру и оставить за мной комнату на Петровке, чтобы потом обменять эти площади на удобную двухкомнатную квартиру. Ведь театральные люди кроме всего прочего отличаются от других трудящихся тем, что, как правило, ходят на работу, то есть в театр, два раза в день: утром на репетицию, а вечером – на спектакль. Поэтому короткий путь от дома до театра – это, особенно для пожилых людей, условие сохранения сил и здоровья.
Счастье людей, почти полвека проживших в коммуналках и наконец-то получивших отдельную квартиру, хотя и в конце далекой от центра города Фестивальной улицы, было безгранично. Пока не совершился обмен, Галя приезжала в эту необжитую, почти пустую квартиру с Петровки, чтобы почувствовать, что у нее есть свой собственный клозет и своя собственная кухня.
Теперь, когда Пава и Галя стали жить в комфортных условиях, следовало подумать и о своей жизни. К этому времени Марина окончила институт, получила диплом художника-модельера и осталась в институте преподавать. Пора было заводить детей, но мысль о том, чтобы растить ребенка в этой полутемной, холодной, сырой комнате, была невыносима. Обменять эту комнату на что-то более приличное было невозможно, и единственным выходом был жилищный кооператив. Вступить в кооператив молодому холостому человеку помог Галин брат Шура, работавший в Госстрое, и через два года у Преображенской площади выросла двенадцатиэтажная башня, на последнем этаже которой располагалась купленная мной однокомнатная квартира. Однако ее получение зависело от решения соответствующей комиссии райисполкома, а здесь могли возникнуть проблемы.
Дело в том, что комиссии следовало представить так называемую выписку из домовой книги по месту проживания, где должны были быть указаны состав семьи, занимаемая площадь и основание ее получения. Здесь-то и была зарыта собака. Ведь мои родители и я въехали в квартиру по обменному ордеру, то есть комиссии становилось ясно, что я, одинокий молодой человек, имел собственную хорошую комнату и не нуждался в улучшении жилищных условий. Отдав свою комнату приемным родителям и претендуя на новую жилплощадь, пусть и за свои деньги, я тем самым нарушал установленный порядок. При этом соображения о моральном долге отношения к делу не имели. Риск получения на комиссии отказа был известен уже при обмене, однако поступить иначе было невозможно.
С тяжелым сердцем я шел за выпиской в ЖЭК, получение квартиры висело на волоске. В ЖЭКе, однако, меня ждал сюрприз: за столом, где следовало получить необходимую мне выписку, я увидел знакомое лицо.
– Здравствуйте, Нина, – с внезапным энтузиазмом сказал я. – Как вам здесь работается?
Нина, довольно молодая женщина, работала раньше в нашем институтском архиве. С незаметными сотрудниками нашего большого института я всегда был дружелюбен и вежлив, помня имя каждого, не обозначая дистанцию и никогда не «тыкая». И ко мне поэтому большинство относилось хорошо, стараясь побыстрее выполнить мои поручения. Этот инстинктивный демократизм, думаю, был унаследован от Павы, который в обращении совершенно не делал различий между людьми.
– Работается неплохо, – ответила Нина, – а, главное, есть шанс на получение жилплощади.
Мы поговорили об институте, откуда Нина ушла уже несколько лет назад, я сказал о бумаге, которую мне необходимо получить, и Нина начала заполнять форму. Дойдя до упоминания об ордере, она споткнулась.
– Написать, что вы въехали в квартиру по обменному ордеру? – спросила она.
– Лучше просто по ордеру. Не стоит усложнять простые вещи.
– Хорошо, – сказала Нина, посмотрев мне в глаза.
В русском бюрократическом языке всего лишь одно слово, написанное или, наоборот, пропущенное, может изменить жизнь человека и даже создать его фантом. Вспомним правдивую историю поручика Киже.
Вот как случилось, что перед самым новым 1969 годом я получил ордер на однокомнатную квартиру. Теперь можно было снова жениться на Марине, обменять наши площади на двухкомнатную квартиру и в тридцать пять лет начать жить нормальной человеческой жизнью.
Комната в коммуналке на первом этаже и квартира на последнем этаже – это был плохой вариант для обмена. Ведь это была именно такая ситуация, о которой в объявлениях о размене писалось: «кроме первого и последнего этажей». Теперь свободное время, которого было немного, я посвящал чтению объявлений и осмотру квартир. Между прочим, объявления, как и анекдоты, неплохо отражали будни нашей жизни. Чего, например, стоит такой текст: «Куплю дачу и мужские полуботинки».
А между тем следовало торопиться: наследник готовился появиться на свет. Тут нам повезло, мы нашли подходящую квартиру на улице Климашкина, бывшем Курбатовском переулке, на углу которого и Большой Грузинской стоял когда-то дом, где началась моя московская жизнь. Квартира была на четвертом этаже старого дома, где не было лифта, зато в центре двора стоял карикатурный памятник Ленину, истукан в человеческий рост, отлитый, кажется, из алюминия и покрытый краской серебрянкой. Согласно легенде это был первый памятник покойному вождю, который поставили пресненские рабочие в 1924 году.
