– ЦК и лично Леонид Ильич требуют от нас выполнения установленных планов, – сказал он уже не домашним голосом, а тоном государственного деятеля, в котором звучал металл. – Я доложу в ЦК, что положение серьезное, но меры для безоговорочной сдачи мощностей в конце декабря приняты. О подписании акта приемки сообщите мне до наступления нового года.
К вечеру график окончания работ был готов. Все исполнители понимали, что сроки нереальны, но, подчиняясь партийной директиве, не моргнув глазом, подписали.
Так же, не моргнув глазом, график утвердили три заместителя министра; Кондратьев график подписывать не стал: партия не занималась организацией производственного процесса. Она лишь вдохновляла, подгоняла и контролировала исполнение.
Приняв таким привычным образом необходимые меры, все разъехались, оставив строителей выполнять невыполнимое.
В предновогодние дни в Саранске собралась государственная комиссия, членом которой я был по должности. Перед глазами комиссии стоял цех с мертвым оборудованием, неработающей вентиляцией и незаконченными строительными работами. Всем памятна была проходившая недавно шумная кампания борьбы против очковтирательства при приемке строящихся объектов в эксплуатацию. Выбирать, таким образом, приходилось между наказанием за невыполнение плана и взысканием за ввод в действие недостроенного объекта, то есть между Сциллой и Харибдой в советском исполнении.
Комиссия собралась в кабинете директора, где Василенко заменил легкомысленные светильники обычными лампами дневного света. Вокруг стола сидело человек двадцать. Председательствовал начальник главка Иванов. Это был типичный советский руководитель, достигший в должности секретаря одного из московских райкомов партии уровня своей некомпетентности и пересаженный вследствие этого из партийного в удобное административное кресло. Отразив своей карьерой принцип Питера, он оказался предусмотрительным человеком и успел, пребывая на партийной работе, запастись кандидатской диссертацией на тему литейного производства. Ученая степень и доверие партии сделали его руководителем международной секции Всесоюзной ассоциации литейщиков; в этом качестве он был непременным членом делегаций наших специалистов, выезжавших за рубеж для участия в литейных конгрессах. Тем не менее он был поразительно безграмотен в своей специальности и порой задавал вопросы, на которые с легкостью могли бы ответить студенты. Он был уже немолод, худощав, физически крепок, простоват, но не груб, и в частной жизни казался, вероятно, вполне приличным человеком.
– Вот что, товарищи, – сказал он, открывая заседание, – министерство считает, что объект надо принимать, но подрядчик должен дать обязательство устранить все недоделки в кратчайшие сроки. Впрочем, прошу членов комиссии высказаться.
Задав, таким образом, тон обсуждению, он опустился в кресло и предоставил управляющему трестом слово для доклада.
Доклад был краток: следуя указаниям ЦК партии и лично Леонида Ильича Брежнева, трест работы на пусковом комплексе в основном закончил и предъявляет их к приемке. Недоделки не мешают (тут управляющий на мгновение застенчиво запнулся и даже порозовел) эксплуатации цеха и будут трестом устранены в соответствии с графиком, который строители готовы подписать.
Члены комиссии, представители органов надзора, подтвердили возможность эксплуатации цеха при условии ликвидации отмеченных недоделок в короткий срок.
Одним из последних выступил я.
– Совершенно очевидно, – сказал я, – что цех к эксплуатации сегодня не готов.
При этих словах я с наслаждением увидел, как круглое мясистое лицо управляющего трестом прямо на глазах медленно наливается темно-красным цветом. Он выпил у меня немало крови, бесконечно жалуясь в министерство на проектировщиков, тормозящих строительство. Теперь, похоже, эта кровь бросилась ему в голову. Строители хорошо знали, что без моей подписи акт о приемке цеха в эксплуатацию недействителен. Это сулило неприятности и лишение премии.
Заявление было неожиданное, нарушающее привычный ритуал. Члены комиссии замерли, предполагая, что разыгрывается какая-то сложная интрига. Председатель комиссии с любопытством посмотрел на меня. Он, конечно, прекрасно понимал, что если министерство велело цех принимать, с мнением руководителя проекта не посчитаются, и если он будет упорствовать, акт подпишет директор института. Но Иванову тоже доставляло удовольствие прижать управляющего, который и ему основательно надоел своими постоянными жалобами.
– Однако, – сказал я, с удовольствием назвав все проблемы своими именами и заканчивая нравоучительный спич, – посмотрим на этот вопрос по-другому.
Другая точка зрения заключалась в том, что поставки материалов и оборудования задерживались, рабочей силы не хватало, строители сделали все, что могли, и приемка цеха в эксплуатацию по временной схеме сохранит напряжение и позволит быстро устранить недоделки.
Разумеется, это была демагогия чистейшей воды, но я не хуже Иванова понимал, что единственным реальным результатом моего отказа подписать акт будет грандиозный скандал и невозможность дальнейшей работы в занимаемой должности. Пытаться преодолеть в одиночку господствующую в стране атмосферу всеобщего вранья и очковтирательства было бы безумным донкихотством.
Все облегченно вздохнули. В акт добавили слова о приемке цеха по временной схеме, члены комиссии подписали его, приложили к акту перечень недоделок и график их устранения и с чувством выполненного долга перешли в комнату, где по случаю ввода новых мощностей был накрыт щедрый банкетный стол.
– Завтра прочитаем в местной «Правде» торжественную реляцию о новой победе на фронте социалистического строительства, – иронически сказал мой сосед по столу, полковник, начальник зоны. – Но вы всех испугали, таких сюрпризов никто не ожидал. Давайте выпьем за реальные успехи в новом году.
Мы чокнулись. Полковник, которого я раньше видел только на совещаниях, оказался образованным юристом и приятным собеседником, что контрастировало с его грубо вылепленным лицом человека, далекого от интеллектуальных интересов. Каков-то был он в своей служебной ипостаси!
Акт о вводе цеха в эксплуатацию, как и полагалось, утвердил 31 декабря заместитель министра Потапов, о чем было доложено в ЦК. Цеху, объявленному действующим, установили с января план производства, и жизнь пошла в обычном режиме.
Через три месяца у меня родился сын и к служебным заботам прибавились домашние хлопоты. А в мае разразился скандал.
Директор завода Василенко доложил в министерство, что он остановил производство, потому что фундаменты формовочных машин, установленных на втором этаже, вибрируют, ухудшая качество формы, а рабочие боятся работать в цехе.
Стало ясно: наконец-то к машинам подвели сжатый воздух, и они заработали.
Необходимо было срочно разобраться в ситуации на месте. Я взял с собой нашего главного специалиста Бритву. Это был инженер-строитель с нестандартной биографией: он был родом из Бессарабии и в 1918 году после ее присоединения к Румынии оказался за границей. Он получил высшее образование в Вене, работал в Бельгии, а в начале тридцатых годов, когда в Европе были кризис и безработица, приехал, как и многие инженеры в те годы, в СССР. Он обладал инженерной интуицией и колоссальным опытом и мог, например, определить в уме требуемые размеры несущих конструкций.
