Глава 16
Что ж, следует решить, что делать в ближайшее время и что делать вообще.
Одно хорошо: среди болезненных, обостренных ее ощущений нет ощущения, что разрушились какие-то планы. Никаких житейских планов Нэла в связи с Антоном не строила и без всякого труда могла вернуться к любой из своих жизненных стратегий. Это и надо было решить в первую очередь – куда она поедет, чем займется. Потом – квартиру поискать.
Можно было, правда, и не искать квартиру, а просто поехать к Пьетро. Они расстались два года назад, но отношения сохранились дружеские, и Пьетро не скрывал, что готов снова перевести их в разряд близких. Он был умен, тонок, происходил из очень старой и очень достойной венецианской семьи, и жилищный вопрос решался таким образом не только легко, но и красиво: волны канала плескались у порога его дома, рядом была лестница, по которой Данте ходил на собрания тамплиеров, и слышно было, как играет орган в ближней церкви.
Впрочем, эту возможность Нэла не рассматривала, иначе с Пьетро и не расставалась бы. Так что следовало все-таки рассудить о самостоятельном устройстве своего ближайшего будущего, решить, где она обоснуется, и взять билеты на самолет.
– Может, здесь останешься? – спросил брат, узнав, о чем она размышляет.
О подробностях ее разрыва с Антоном он не спрашивал – наверное, по ней все-таки было заметно, что тема эта для нее не безболезненна.
– Нет, Вань, не останусь, – ответила Нэла. – Тем более и родители скоро возвращаются.
– Это вообще не причина. Дом большой. Или в папину мастерскую можешь перейти, она же отдельно стоит, и комната там жилая. Да хоть к нам переходи! Две комнаты свободны – Евгении Вениаминовны спальня и Левертова кабинет.
Нэла спрятала улыбку, отметив это «к нам». Да, смешно было тревожиться о том, что Ваня бросит жену из-за ее беременности. Кристальная ясность его натуры не позволяет предполагать, что в душе у него таятся черные бездны.
– На Новый год хотя бы останешься? – спросил он.
– Нет.
– Почему?
Ну что объяснять? Что меньше всего ей хочется сейчас праздника?
– Билеты проще взять, – улыбнулась Нэла. – В новогоднюю ночь дешевые будут.
Билетов на новогодние рейсы действительно было полно, и куда угодно; наверное, поэтому Нэла дотянула с покупкой до тридцатого декабря.
Она как раз водила пальцем по экрану айпада, выискивая подходящий берлинский рейс – да, Берлин был понятен, привычен, там была Марион, и там не было Антона, никогда не было, поэтому она решила лететь туда, – когда раздался сигнал скайпа и на экране появилось папино лицо.
– Ну, – сказал он, – я наконец свободен, дорогая дочь, и готов отвечать на твои вопросы.
– Какие вопросы? – удивилась Нэла.
– Здрасьте! То каждый день меня теребила, брось все, рассказывай про деда, то вообще забыла.
В комнате, где папа был сейчас, слышался гул – вечный живой гул Нью-Йорка. Он протянул руку и закрыл окно.
– Нет, – сказала Нэла. – Я не забыла.
«Просто не нужно все это больше», – могла бы добавить она.
Но не добавила, конечно.
– Я его отлично помню, – сказал папа. – Мне же двадцать пять лет уже исполнилось, когда он умер.
– Какой он был? – спросила Нэла.
А что еще можно было спросить? Дома, ради которого она тормошила папу, все равно уже нет, остается только слушать подробности семейной жизни.
– Отрешенный, – ответил папа.
– Странное определение!
– Но точное, думаю. Он работал до последнего дня – преподавал в МАРХИ – и был педантичен донельзя. То есть не педантичен, это я неправильно выразился… Помню, как-то его спросил: зачем ты каждый год заново конспекты лекций пишешь, ты же наизусть все знаешь, наверное. Он сказал: приличный человек не должен предлагать молодым людям старые сведения, когда есть новые. Он журналы на трех языках выписывал – в курсе всего нового был, конечно.
– Но все-таки первое, что ты сказал – отрешенный, – напомнила Нэла.
– Он таким и был. Не вялым, не равнодушным, а вот именно отрешенным. У меня, знаешь, было стойкое ощущение, что жизнь для него – выполнение долга, ничего более. Нас с Зоей он любил, как всякий нормальный человек внуков любит, папу, я думаю, тоже, хотя внешне между взрослыми немолодыми людьми это не очень заметно. Но все-таки мне казалось, он живет, потому что это обязанность, уклоняться от которой непорядочно.
– А бабушку-то он любил? – спросила Нэла.
Разговор, который она всего лишь хотела отбыть, заинтересовал ее.
– Не думаю, – ответил папа.
– Ничего себе!
– А что особенного? Милая моя, людей связывает в жизни не только любовь – вернее, не только физическая ее составляющая. Она-то как раз очень быстро перестает что-либо связывать – сгорает, как бикфордов шнур. А обязанность жить остается. Если у человека есть представление о своих врожденных обязанностях, конечно. У деда оно было, у бабушки Марфы тоже, ну они и жили вместе, и умерли сразу друг за другом. Бабушка была из монахинь, кстати, – сказал папа. – Я, конечно, и в мыслях не держал спросить, но не удивился бы, если б выяснилось, что она так и оставалась Христовой невестой.
– Ну уж такого-то точно быть не могло, – улыбнулась Нэла. – Сын-то у них был.
– Сын был не ее.
– Да ты что! – воскликнула Нэла. – А почему я этого не знала?
– А ты когда-нибудь спрашивала? – усмехнулся папа. – История эта, правда, мало мне известна – дед об этом не говорил никогда, бабушка тоже. Но папа мой свою мать помнил. Ему пять лет было, когда она умерла.
– А почему умерла? – спросила Нэла. Информация, что и говорить, оказалась ошеломляющая. – Посадили, расстреляли?
– Да нет, – пожал плечами папа. – Убил на улице какой-то бандит. Дед не говорил об этом категорически, – повторил он. – Если он кого-нибудь когда-нибудь по-настоящему любил, то, судя по всему этому, ее. А Марфа была папиной няней. Потом они с дедом расписались.
– Это невозможно так оставлять, – твердо сказала Нэла. – Это надо понять, выяснить. Я, конечно, дура, что раньше не интересовалась, но теперь надо хоть записи какие-нибудь поискать. Не может же быть, чтобы ничего не сохранилось!
– Записи я искал, – кивнул папа. – Но они от деда остались только рабочие. Личных – ни строчки. Я их в Музей архитектуры передал, – добавил он. – Про дом на Плющихе, которым ты интересовалась, там тоже может быть, думаю.
«Не надо про этот дом!» – чуть не крикнула Нэла.
После того, что она так неожиданно узнала о Леониде Федоровиче Гербольде, сознавать, что уничтожено холодной бездарной рукой то, что наверняка было ему дорого, – показалось ей невыносимым.
