Последняя мысль подтолкнула Бертрана к стойке регистрации. Когда он летел во Франкфурт из Парижа, боялся, что Лола передумает и не придет на свидание, а в эту секунду его мучило кое-что пострашнее. Лола может не только потерять детей, но и умереть от потери крови.
В детстве Бертран старался не слушать «больничные» истории матери, но запомнил все в деталях, и теперь знание убивало его.
9
В понедельник, ровно в десять, Франк второй раз за утро позвонил в больницу и услышал от Лолы, что ночь была трудная – из-за судорог и повышенной тревожности. К ней приходил доктор Шмидт.
– Не думаю, что меня отпустят…
– Ясно. Говори, что привезти из одежды. Я заскочу часов в двенадцать.
– Не забудь зарядку для телефона.
– Это запрещено, дорогая. Нужно соблюдать…
– Это чистый идиотизм! Я не могу звонить, мне нельзя покидать палату и уходить с этажа. Хорошо хоть музыку не запрещают слушать!
Франк сдержался, не стал спорить и спросил:
– Хочешь чего-нибудь вкусненького?
Лола посмотрела на соседку – та замкнулась в тяжелом молчании и уже два часа разглядывала ногти – и неслышно вздохнула, продолжая слушать голос мужа.
– У нас родятся изумительные, лучшие дети на свете, дорогая! Ты выдержишь. Слышишь? Ты сильная, ты все сможешь. – Франк изображал бодряка и старался быть очень убедительным.
Я и сама-то не очень знаю, на что способна. «Трусость» выплыла из дремы и неслышно зазмеилась по голубым стенам палаты 2204. Лола закрыла глаза и почему-то потребовала свое вязание. «Хочу закончить ирландский жакет». Франк бурно обрадовался.
– Отличная идея! Где оно лежит?
Лола задумалась.
– В одной из последних неразобранных коробок.
– Как ты ее подписала?
– НМ-нь – несрочная мутотень.
Коробки с пометкой НМ-нь обнаружились у стены в коридоре. Франк плюнул на обед, вернулся домой и пересчитал их. Семь. Откуда берется все это ненужное барахло? В памяти мелькнул образ бабушкиного подвала. Франк встряхнул головой. Никаких негативных волн. Осмотр и отбор. В седьмой по счету коробке отыскались наконец упакованные в папиросную бумагу мотки чистой ирландской шерсти цвета вайснатур. Под ними лежали спицы разных размеров и страница из журнала со схемой и фотографиями модели в готовом изделии. Девушка чем-то напоминала Эльзу. В самом низу лежала недовязанная спинка – Лола начала ее летним вечером, сидя в шезлонге в саду родительского дома в Безансоне. Она была в черных шортах, мама морочила ей голову всякими глупостями.
Франк сбежал по лестнице, примчался в клинику, но пакет пришлось оставить на стойке дежурной медсестры. Церберша наотрез отказалась пропустить его, только твердила: Nein. Nein. Nein, – и стучала пальцем по циферблату часов.
В 15.00 Лола позвонила сказать спасибо, и Франк ответил:
– Хочу такой же, но мужской.
– Заказывай шерсть.
– Какого цвета?
– Выбери сам.
Он не ответил, и Лола мгновенно напряглась. Когда Франк общался с Лолой на расстоянии, она превращалась в другую женщину, которая другим голосом вела беседу с другим мужчиной своей жизни.
Соседка не расслышала этой разницы, когда Лола позвонила Бертрану, да она вообще ничего бы не заметила и не ответила бы на оклик. Нет, Астрид Клейн не была глухой и понимала французский язык, но природа лишила ее способности различать полутона и нюансы.
Астрид не казалась ни идиоткой, ни робкой деревенщиной. У нее было высшее образование, она занимала высокий пост в какой-то администрации (Лола так и не разобралась, в какой именно). Если бы Лолу попросили сравнить Астрид с дорожной машиной, она выбрала бы дорожный каток, один из тех «равнодушных» мастодонтов, что ровняют автобаны.
Взгляд молодой женщины оживал только при виде десертов. Лола их не ела и оставляла на подносе, что выглядело как предложение угоститься. Голос она перестала понижать, поняв, что Астрид пребывает в параллельной вселенной и ей нет дела до других.
– Нет, вставать не разрешили, но мне лучше.
– Слава богу…
– А ты как? Все получается?
– С фотографиями – да. А проклятый текст на три тысячи слов, который… Я застопорился.
– Где?
– Застрял в начале пути. К востоку от Москвы… Сижу в кабинете за компьютером.
Накануне Бертран описал Лоле свой стол – белый, узкий, очень длинный и без ящиков. «Я катаюсь вдоль него и легко нахожу нужное в моих «завалах». У меня безупречная визуальная память, – похвастался он. – А у тебя?»
Вчера она не успела ответить – в палату вошел врач. Теперь, ясно представив себе Бертрана в офисном кресле на колесиках, она произнесла серьезным, не допускающим возражений тоном:
– По-моему, я знаю, в чем проблема, но скажи сам, сейчас же.
– Хочу тебя видеть. Так сильно, что внутри все дрожит. Но… Только не смейся. Боюсь навредить. Вдруг я вернусь, а кровотечение усилится? – Он помолчал. – Появлюсь, когда ты поправишься.
– У меня в голове те же мысли, – с тяжелым вздохом призналась Лола и добавила голосом, прозвучавшим, как музыка:
– Все равно ничего бы не вышло – вечером приезжают родители Франка.
– Надеюсь, на много дней. – Бертран улыбнулся.
– Боюсь, что да.
– Они на пенсии?
– Нет, но своим временем распоряжаются и купят все, что я уже вряд ли успею.
– Пусть бабушка с дедушкой понаслаждаются, – с нежной иронией сказал Бертран. Он понимал, как сильно она нуждается в утешении и поддержке, чтобы не чувствовать себя «никчемной неудачницей». – Забудь обо всем, кроме детей, теперь важно только их здоровье.
– Тогда поговори со мной о чем-нибудь красивом – немедленно, а то запла́чу!
– Твое красное платье, – мгновенно отреагировал он. – Не в шкафу на вешалке. В метро. Ты держалась правой рукой за верхний поручень и притворялась, что не видишь моего отражения в стекле, и платье тянулось вверх, как живое. Чуть-чуть. Жалко, что я был без камеры, мог бы поймать твой взгляд и присвоить его, ведь ты думала обо мне.
– Верно, о, «мастер сладких речей». И…
Дверь открылась.
– Что – и? – переспросил Бертран, понизив голос.
– И это было очень красиво.
– Конечно, очень. Еще как красиво. Просто сумас-ш-ш-ш-едшая красота! – передразнил Бертран и тут услышал в трубке посторонние шумы.
– Это каталка громыхает?
– Меня повезут на внутриутробную эхокардиографию. Надолго.
