– А много ли было Кучумовой казны? – спросил Маркел.
– Мало, – прямо ответил Шуянин. – Пока мы Кашлык брали, Кучум через подземный ход сбежал. И всё лучшее с собой унёс. Нам только по мелочи осталось – ковры, посуда, утварь всякая. А кому это в Сибири надо, когда уже морозы начали прихватывать?!
И засмеялся. А Маркел спросил:
– А что было надо?
– Хлеб, – резко ответил Шуянин. – Мясо. Крупы. Рыба.
– Так рыбы здесь много.
– А ты за ней ходил? – злобно спросил Шуянин. – А ты видал, как вогулы стреляют? А у татар ещё конное войско. А наши струги все на берегу лежат, река замёрзла и жрать нечего. До весны чуть дотянули. Весной, как только лёд сошёл, сразу пошли ясачить, набрали соболей и прочей меховой казны, настращали князьков, князьки прислали припасов, и стало немного полегче. Но и опять уже лето проходит! Что делать? И мы снарядили посольство в Москву, все меха туда отдали, всё что было, до последнего хвоста, и взамен просили только одного: дай, государь, огненных припасов! А государь прислал стрельцов, теперь ещё стрельцов корми!
– И вы кормили?
– Нет.
– А дальше что?
– Дальше ещё одна весна пришла, пошли ясачить. Осенью опять послали соболей в Москву, а нам обратно совсем ничего!
– А Мансуров? – напомнил Маркел.
– Что Мансуров?! – взъярился Шуянин. – Когда он пришёл? Когда мы уже ждать их перестали?! И когда Ермака Тимофеевича уже в живых не было.
– А где ясак за тот год?
– И ясак туда же, вместе с Ермаком.
– Как это так?
– А очень просто, – уже равнодушно ответил Шуянин. – Когда весна пришла и никто из Москвы не явился, Ермак говорит: если и дальше будем ждать со стороны, помрём от голода, так что надо нам, братцы-товариство, самим о своих головах заботиться. И мы так и сделали – сели на струги, разъехались кто куда, благо рек здесь хватает, потом мало-помалу снова съехались в Кашлык, и стали считать, кто что собрал. Получилось не так мало – восемь сороков соболей и три соболя, а это уже сто двадцать рублей с лишком, да пятнадцать чёрных бобров, да девять карих, да бурые лисицы три, да десять сарумов беличьих шкур очень добрых, да… Вот и считай! А самих нас оставалось сколько? Пересчитали – сто тридцать шесть сабель. На семи стругах. А когда в Кашлык пришли, стругов у нас было тридцать два! Ну ладно. А дальше теперь было так: опять Ермак говорит: нам надо разделиться, я оставляю здесь Мещеряка за главного, и Черкас у него есаул, и у вас четыре струга, а сам я беру с собой три, и мы с Шуяниным идем к бухарцам, и меняем наш ясак на хлеб и другие припасы, а, может, ещё и на огненное зелье, если так получится. И на том и порешили, Черкас и Мещеряк остались в Кашлыке, а мы с Ермаком пошли в бухарцы. На Атбаш.
– Атбаш, это что? – спросил Маркел.
– А это место есть одно такое, – ответил Шуянин. – У них там, между сибирцами и бухарцами, ровненько где лес кончается и поле начинается, как бы ничья земля, и каждый год, когда у нас Первый Спас, у них там ярмарка. Это бухарцы из своих земель приходят туда посуху, а сибирцы плывут по реке. А тогда и мы туда намерились. Прийти первыми и всё забрать!
– Отнять?
– Зачем отнять? У нас же был с собой ясак. А бухарцы зачем в Сибирь ходят? Затем же, что и мы, – за соболями. Только они ходят издавна, а мы только начали ходить. И ничего мы ещё не знали в тех местах, шли, как слепые котята, вначале вверх по Иртышу, потом повернули на Вагай и по нему пошли, опять вверх по реке. Приходим, а Атбаш пустой! Мы немного отошли назад и встали ждать на острове. Нам же сказали, что бухарцы придут завтра.
– Кто сказал?
– Старик один. Он там у них, на Атбаше, за сторожа. И сначала он молчал, говорил, что ничего не знает. Тогда Ермак велел дать ему задатку. Соболями. Много дали! И старик смягчился и сказал, что ждите завтра. Мы отошли назад, за поворот реки, вышли там на острове, разбили табор и принялись ждать.
– А караулы выставили? – спросил Маркел.
– А то как же! – ответил Шуянин. – Всё как положено. Стояли Яков Шемеля, Иван Волдырь и Михайла Заворуха. – Назвав их, Шуянин медленно перекрестился, помолчал, после продолжил: – Больше я их в живых не видал. Убили их в ту ночь. Многих тогда убили!
– Как?
– А очень просто! Мы же тогда как? Мы же весь день гребли, шли по реке всё вверх да вверх, и утомились казаки! Полегли как снопы. Даже шалашей не ладили. А какая ночь тогда была дрянная! Всё время дождь да дождь. Я сплю. А потом вдруг слышу крики. Кричат по-татарски, и со всех сторон! Я вскочил. А темнотища спросонья какая! Ничего не разобрать! Только слышу – железо гремит, наши кричат немо. И, ещё слышу, кричат: «На струги!»
– Кто кричит?
– Да кто там разберёт! – со злом воскликнул Шуянин.
– А дальше?
– Что дальше?! Добежал я до воды. А струги уже отчалили. Я в воду! За весло! В струг завалился, а вокруг кричат, дождь хлещет, гром гремит! Струг понесло, я кричу: «Стой! Куда?! Поворачивай!» Да куда там поворачивай! А стрелы дзынь да дзынь! А что наши пищали в такой дождь?! И что наши сабли, если ничего не видно, и спросонья? И мы пошли и пошли по реке, и ушли.
– А Ермак?
– Утонул.
– Как утонул?
– А так. Он тоже с берега сбежал, да оступился и упал. Встал, кинулся вперёд, не удержался и опять упал, и больше уже не поднялся.
И Шуянин вновь перекрестился. Маркел, помолчав, спросил:
– Ты это сам видел?
– Нет, не сам. Другие видели. С другого струга. Мы тогда на двух стругах ушли, а третий, Ермаков, с казной, пропал. Мы всю ночью гребли, а как рассвело, остановились, ждали, думали, может, вернётся кто, догонит. Никто не догнал. Только утром подошли татары и стали по нам с берега стрелять. И мы совсем ушли – сперва по Вагаю, а потом по Иртышу, в Кашлык. Там опять пересчитались. Девяносто девять получилось. Вот сколько мы на Вагае оставили – тридцать семь сабель вместе с атаманской.
Маркел помолчал, подумал, а потом сказал:
– Так, говоришь, другие видели, как он тонул. А подтвердят, если спросить?
– А чего не подтвердить? – сказал Шуянин. – Если видели, конечно, подтвердят. Да ты сам у них сегодня спросишь!
– Ладно, – сказал Маркел. – Спрошу. А дальше было что? Если Ермак у берега упал, может, татары его после подобрали.
– Если б подобрали, много крику было бы, – сказал Шуянин. – А так и тогда молчали, и теперь молчат. А самому ему не всплыть. Он же тяжелый был, в пансыре. А пансырь у него был знатный! Ему его царь подарил. Немецкий пансырь, в пять колец, сбит мудостно. И ещё сабля у него была, тоже от царя, булатная, по обе стороны от черена до елмана золотом наведена, посмотришь – глаз не отвести. И сабля, и пансырь нам были за тот первый ясак, когда мы огненный запас просили, всем по фунту, а получили на всех один пансырь. Ермак его очень любил! А он его на дно и утащил!
