— Ладно, годится. Давайте теперь форум по-быстрому, и по домам. Завтра контрольная по алгебре, и вообще…
Юров, который в игре не участвовал, сообщил:
— Я пошел.
И направился вниз. Но Барковский его окликнул:
— Макс, погоди! На два слова.
Они спустились этажом ниже, остановились.
— Слушай, я все понимаю… — начал Барковский.
— Ты о чем?
— Ну… До моего прихода ты был лидером класса — как ты, наверно, думаешь. На самом деле все тебя боялись, ты же весь такой «special»…
— По-русски говори.
— Если по-русски, завязывай ревновать, Макс. Ребята к тебе отношение не поменяют, если ты будешь в обиженного мальчика играть.
— И зачем же тебе, Барк, надо, чтобы я в твоем коллективе тусовался? — спросил Юров. — Чего ты ко мне лезешь? То в «Спарту» вашу сраную играть, то форум какой-то изображать… Я-то тебе зачем? Вон у тебя целое стадо, только свистни!
Барковский сменил доверительный тон на более жесткий.
— Мне ты на хрен не нужен. А вот им — да. Они не стадо, они, как ты верно сказал, коллектив. И у них сейчас сложный момент. Они хотят быть вместе, вот как кулак, в котором все пальцы вместе, понимаешь? А ты как заусеница, Макс. За все цепляешься. Неприятно.
Юров усмехнулся:
— Интересно, что ты о них в третьем лице. «Они», «у них»… Ты чужой! Это ты заусеница, Барк. Ты! И смотри, как бы я тебя… не отстриг.
Он повернулся и ушел. А Барковский вернулся к классу. И увидел, как Худяков подобрал с пола чей-то мобильник.
— Гляди-ка, у Юрова труба выпала, — сообщил он. — Я догоню.
Но Барковский решил иначе:
— Не надо! Давай мне. Мы с ним встречу забили через полчаса, я передам.
Худяков протянул ему мобильник, и Барковский спрятал его в карман. После чего открыл форум:
— Что у нас плохого?
— Это ты нам скажи, — предложила Суворова. — Ты же с участковым подружился.
— С участковым все нормально, — ответил Барковский. — Отнесу ему ваши таблички, и он отстанет. Всё?
И тут внезапно поднялся Марат:
— Я беру слово.
Все глядели на него. Он некоторое время мялся, потом заявил:
— Короче, мне нужны деньги. Много.
Худяков усмехнулся:
— Насмешил! Кому они не нужны?
Барковский сформулировал вопрос иначе:
— Сколько тебе нужно и зачем? Правило форума, забыл?
Марат снова замялся, но отступать было уже поздно. И он сказал:
— Я… болен. Я слепну.
Все замерли. Только Худяков не удержался и пробормотал:
— Здравствуй, жопа, Новый год…
…А капитану Крюкову в это время снился кошмар. Этот кошмар преследовал его уже год, снился почти каждую ночь. Вот и теперь он видел, как они с Аней Липатовой — еще вовсе не советником третьего класса, а таким же капитаном, как он сам, с его любимой и желанной Анькой, сидят в салоне ее машины. Хотя это неправильно сказать — «сидят», потому что они страстно обнимаются. Между поцелуями Крюков расстегивает блузку Ани, затем застежку лифчика… Аня глухо стонет… Вот она высвобождает руки, стаскивает с пальца обручальное кольцо…
— Погоди, я сниму… — шепчет. — Не могу так…
А он торопит, не может терпеть:
— Перестань, что за чушь… Иди ко мне…
Она и не возражает, она готова… И вдруг вскрикивает:
— Игорь!
Крюков думает, что она хочет его остановить, а ведь он практически раздел ее.
— Сколько лет я терпел, Липатова, имей совесть!
И тут Аня кричит:
— Игорь! Она смотрит!
Крюков оборачивается и замирает: прямо перед ним, за стеклом дверцы, виднеется бледное женское лицо. Лицо его жены. На глазах у нее слезы, на губах — жалкая улыбка. Липатова старается закрыться, привести в порядок одежду. Женщина за стеклом чему-то кивает — и исчезает. Крюков глубоко вздыхает, произносит:
— Вот черт! Хотя… Может, так и лучше…
— Что ты несешь?! — кричит Липатова. — Что ты несешь, идиот?!
Крюков некоторое время сидит неподвижно. Потом протягивает руку и берет с панели управления обручальное кольцо, снятое Аней. Бережно надевает ей его обратно. После чего выходит из машины.
…Но на этом кошмар не заканчивается, у него есть и вторая часть. Крюков видит, как он идет между корпусами спального района и подходит к своему дому. Еще издали он видит группу людей, столпившихся возле его подъезда. Крюков торопливо подходит ближе, ближе… Распихивает зевак и наконец видит то, на что они так внимательно смотрят. На асфальте лежит тело его жены. Он поднимает голову: вверху распахнутое окно их квартиры…
…Он проснулся, потому что в лицо ему летели какие-то брызги. Открыл глаза и увидел Тошу, которая стряхивала с рук воду ему на лицо. Огляделся. Он был у себя дома, лежал одетый на диване, а Тоша склонилась над ним.
— Доброе утро! — сказала она, улыбаясь.
— А сколько времени? — спросил он.
— Восемь вечера, — ответила она. — Крюков, почему у тебя в ванной полотенца для рук нет?
— Это я у тебя хочу спросить, — строго произнес Крюков, — зачем у тебя ключи от моей квартиры? Можно было самой полотенце повесить?
Тоша не ответила. Покачала головой, потом взяла запястье Крюкова, померила пульс.
— Не наглей, — сказала. — Ключи у меня для того, чтобы первой найти твой остывший труп, если что. Ты к телефону не подходишь — я еду. Ведь так договаривались?
Разумеется, он помнил, что именно так они и договаривались. И перешел к делу:
— Что нового?
Тоша с ходу приняла этот деловой тон:
— Дневник абсолютно чист. Никаких посторонних отпечатков. Вырванных страниц до чертиков. Текст, который там был, восстановить невозможно.
Проговаривая все это, она достала из сумочки тонометр, надела Крюкову манжету и стала ее накачивать.
— Это плохо, — заметил Крюков.
— Твоя гипотеза о том, что вырваны страницы об избиении, гипотетически годная, — продолжала Тоша. — По времени совпадает.
— Это хорошо, — сказал капитан.
Тоша убрала тонометр обратно в сумочку, сказала:
— Но если она сама их вырвала и уничтожила, то это тупик. Крюков, ты здоров, но таблетки выпьешь при мне, чтобы я видела. А лестницу ты нашел?
Крюков не стал возражать. Что тут было возразить? Встал, прошел на кухню, начал собирать таблетки из разных коробочек. Попутно продолжал разговор:
