— Анастасия Николаевна, можно? — спросил. — Я физкультурную форму тут забыл.
— Да, конечно, — ответила учительница.
Парень вошел, взял мешок с формой… И вдруг сел на свой стул, посмотрел на классную руководительницу с улыбкой. Та подняла на него глаза.
— Что такое?
— А можно… я на физкультуру не пойду? — внезапно спросил лидер класса.
— Не поняла… У меня скоро урок начнется.
— Ну, я посижу в уголке…
Учительница начала волноваться:
— Я не понимаю. Что-то случилось? Тебе плохо? Может, сходить к медсестре?
— Мне хорошо, — улыбнулся Барковский. — Нравится на вас смотреть.
— Барковский! Иди на физкультуру, переодеться не успеешь! — скомандовала учительница, постаравшись сказать это максимально строго.
Но разве могла она обмануть такого опытного человека, как Миша Барковский? К этому времени он уже прекрасно разобрался, как к нему относится красивая классная руководительница. И он заявил:
— Вот, кстати! Не могу я там переодеваться: кто-то постоянно подглядывает!
— Как это? Девочки подглядывают?
— А я не знаю кто. Там такая комнатка есть тайная. Как специально сделана, чтобы подглядывать. И там постоянно кто-то прячется.
— Что за чушь?! — возмутилась Анастасия Николаевна.
— А вот и не чушь. Не верите, сами сходите.
— Делать мне больше нечего! — сказала Истомина. — У меня урок. Никуда не пойду.
Но Миша видел, что она уже готова пойти — требуется только небольшой толчок. И тогда…
— Ну и я не пойду, — заявил. — Пока это не прекратится.
Он подпер щеку рукой, показывая, что собирается просидеть здесь весь урок. И Анастасия Николаевна не выдержала. Она встала и решительно направилась к двери:
— Хорошо, я разберусь.
Только этого ему и было надо! Миша вскочил и направился за учительницей.
В раздевалке, как он и думал, было пусто. Миша показал учительнице на дверь каморки. Истомина заглянула туда и сморщилась:
— Не верю, что кто-то добровольно будет сидеть в этой вонище. Да и что оттуда можно увидеть?
— А вы зайдите туда, посмотрите, — предложил Миша.
Истомина вошла, закрыла за собой дверь… А Барковский, оставшись в раздевалке, исполнил несколько танцевальных па из репертуара Майкла Джексона, который, как известно, любил хватать себя за ширинку. Анастасия Николаевна тут же поняла неловкость сложившейся ситуации; она взялась за ручку двери, чтобы выйти… И тут в раздевалку ввалилась целая группа одиннадцатиклассников.
— Привет, Барк, а мы тебя потеряли, — заявил Худяков.
— Разминаешься? — спросил Марат.
А Довженко решительно стащил с себя брюки вместе с трусами, спросил:
— Блин, мужики, чего такая вонь? Кто-то зону бикини с утра не мыл?
А Барковский поглядывал на дверь каморки и улыбался…
Вот такая была история. Но капитану Крюкову Миша рассказал совсем другое. Так что после его рассказа капитану оставалось только уточнить:
— То есть ты хочешь сказать, что Истомина за вами подглядывала?
— Я сразу понял, что там кто-то есть, — доверительно ответил Барковский. — Но… решил ребятам не говорить. Мало ли кто там и зачем. А потом оказалось, что это Анастасия Николаевна.
— Да почему ты так в этом уверен?
— Понимаете, чтобы из раздевалки выйти, нужно через спортзал пройти, — объяснял Барковский. — Мы уже в строю стояли, урок начался, и тут она выходит… Вся в пыли…
Миша глянул на капитана и взмолился:
— Игорь Андреевич, вы только не говорите никому! Не хочется унижать ее… Тем более что, кроме меня, никто, кажется, не догадывался.
Пожалуй, впервые с начала этого расследования Крюков так твердо знал, что ему лгут. Ведь он читал дневник Истоминой, он слышал рассказ Инги, где эта история излагалась совсем по-другому. И у него не было оснований не верить этим двум свидетельствам. Да, Барковский лгал, в этом не было сомнений. А это означало, что он больше не мог полагаться на помощь этого школьника в расследовании. Скорее нужно было проводить расследование относительно самого мальчика Миши.
Разумеется, ничто из этих размышлений не отразилось на лице капитана. Он задумчиво произнес:
— Ладно… И часто она там бывала?
Барковский пожал плечами:
— Не знаю…
— А кто знает?
— Может, Баграмов?
— Скорее всего, — кивнул капитан. Повернулся и направился прочь.
Школьники, продолжая убирать могилу, поглядывали за тем, как разговаривают Крюков и Барковский. И вдруг над плечом Шориной поднялась измазанная землей скрюченная рука, и «потусторонний» голос Худякова зловеще произнес:
— Шо-о-орина! Ты виновата в моей ги-и-ибели!
Такой реакции Иры на шутку никто не ожидал: она развернулась и принялась лупить Худякова чем попало, изо всех сил…
…В кабинет майора Липатовой постучали, затем вошел Крюков.
— Вызывали?
— Не паясничай, — сухо ответила майор.
— Насколько я понимаю, о дружеском поцелуе не может идти и речи? — спросил капитан, закрывая за собой дверь.
Липатова положила на стол бланк.
— Садись, пиши.
Крюков сел, взял ручку.
— Начальнику отдела Следственного комитета советнику юстиции третьего класса… — диктовала Липатова.
— Третьего «Б» класса… — ерничал Крюков. — Ой, пардон, все школа проклятая лезет…
— Третьего класса Липатовой А. А… В ответ на ваше отдельное поручение по делу номер… сообщаю… А дальше пиши, что сделано и почему ты считаешь, что имел место банальный суицид, а не что-нибудь еще, подсказанное больной фантазией не самого здорового участкового.
— Так и писать?
— Так и пиши.
— Это против совести.
— Совести?! — повторила Липатова.
Села рядом с капитаном, произнесла почти ласково:
— Крюков, миленький, какой еще совести? Где она у тебя? Если бы она у тебя была, ты бы не выпендривался — хотя бы из элементарного чувства благодарности. Ты вообще помнишь, благодаря кому сохранил звание, получил перевод в полицию, на не самое плохое место?
— Благодаря вам, госпожа советник юстиции третьего класса?
— Да, благодаря мне. Это я ходила по всем кабинетам и виляла жопой! Это я подмазывала медкомиссию. Потому что после твоего инсульта — по совести если — сидеть тебе дома и пускать пузыри!
— А я вместо этого хожу и выпендриваюсь, — грустно заключил Крюков.
