— Дело в том, что я сотрудник компании, проводившей социологическое исследование среди подростков, — объяснил Барковский. — У руководства возникла идея попробовать такое… как бы… нетрадиционное внедрение. Вообще-то мы не планировали, что я задержусь так надолго…
Марат вскочил, тяжело дыша от волнения.
— Значит, все, что мы с тобой делали, это было… исследование?!
— Вы делали, — поправил его Барковский. — А я исследовал. Как-то так.
— Ну ты и козел… — Марат покачал головой. У него просто не было слов.
— Возможно, я козел. Я лгун, Я плохой, — легко согласился создатель «Спарты». — Но только вы спросите друг друга — хотите ли вы объясняться с полицией? А вдруг выяснится, что сводный брат директора — педофил и алкоголик — незаконно работает в школе? Что в кабинете по информатике по ночам снимают детское порно и что учителя перетрахались друг с другом до такой степени, что уже собачатся при учениках? А ученички-то… Вдруг выяснится, что учащиеся лучшего в районе класса совершили не по одному уголовному преступлению?
— Какому преступлению?! О чем ты говоришь?! — вскочила Царева.
— А у ребят спросите! Вон хоть у Марата! — торжествующе заявил Барковский.
Он развлекался! Он прекрасно себя чувствовал!
— Сука! — возмутился Марат.
И тут же получил отповедь Шориной:
— Заткнись!
На террасе ресторана Сотников продолжал свой рассказ:
— Директор Русанов умер, не пережив смерти дочери. Я попытался забрать Барка из школы, но он встал на дыбы. Нес какую-то чушь про то, что собирается куда-то поступать, что у него олимпиада по биологии, что он капитан школьной команды по баскетболу…
— Так он с ума сошел, ваш Барковский? — спросил Крюков. — Это все объясняет, так?
Сотников покачал головой.
— Вы не понимаете, что происходит с человеком, получившим власть над другими людьми. Ведь он создал сплоченную группу, которая подчинялась каждому его слову! Смотрела ему в рот. Шла, куда он говорил, и делала то, что он говорил. И все это произошло само, без всяких его усилий — просто он был старше. И потому убедительнее, вы понимаете, что происходит, когда классический лузер и неудачник, к тому же немного повернутый на Ницше, евгенике и теории расовой неполноценности, приходит к власти?
— Рождается Гитлер… маленький такой Гитлер… И ведь это вы выпустили джинна из бутылки…
— Вряд ли вам удастся предъявить мне какие-то обвинения, — заявил Сотников.
Но Крюков уже думал о другом.
— Его надо остановить! — заявил он.
— Я бы на вашем месте об этом не беспокоился.
— Почему это?
— Представьте, что сделали бы эсэсовцы, если бы после «ночи длинных ножей» фюрер сказал им, что пошутил, что он не фюрер, а только притворялся?
Крюков представил.
— Они… растерзали бы его! Этого нельзя допустить. Поехали!
Но Сотников покачал головой:
— Нет, я и с места не сдвинусь. Я не в состоянии, мне нужно поспать. Но у вас есть личный водитель, кажется?
И он кивнул в сторону спавшей Инги. Но Крюков не хотел ее беспокоить.
— Дайте вашу машину! Ну? Дайте ключи!
И Сотников протянул ему ключи…
…В кабинете английского языка подходила к концу придуманная Шориным «исповедь». После того как Марина Ивановна сообщила, что пора вызывать полицию, Барковский повернулся к ней:
— Вызывайте, Марина Ивановна! Вместе посмеемся.
Тут Шорин, который чувствовал, что все идет как-то не так, открыл рот.
— Уважаемые педагоги, хочу вас заверить, что компетентные органы присутствуют.
— И до сих пор бездействуют?! — возмутилась учительница биологии.
— Ну всем же ясно: в общих интересах будет не поднимать шума, — объяснил ей Барковский. — Я уйду, как меня и не было. А вы… живите тут.
Он уже повернулся к двери, чтобы идти, но тут произошло непредвиденное: Царева грузно осела на пол.
— Это сердце! Сердце! — закричала Марина Ивановна. — «Скорую» вызывайте!
— Я вызову! — откликнулась уборщица. — Несите в медкабинет!
Поднялась суматоха. Лапиков, Шорин и его сотрудник подняли директора и понесли ее из кабинета. Барковский хотел выйти вслед за ними, но Довженко неожиданно преградил ему дорогу.
— А поговорить? — угрожающе произнес он.
— Отстал от него, урод! — крикнула Шорина. — Миша, идем!
— Худя, убери ее, — приказал Довженко.
И Худяков подчинился: подхватил легкую Шорину, вынес ее из класса, вернулся и запер за собой дверь. Четверо парней обступили Барковского.
— Ну о чем тут говорить? — Барковский пытался свести все к шутке. — Дядя плохой, простите дядю…
Однако Худяков тихо произнес призыв:
— Спарта, алале!
И все четверо кинулись на бывшего лидера. За этой картиной с улыбкой наблюдал Юров — он так и остался сидеть на задней парте…
…Крюков остановил машину у самых дверей школы. Вышел, пошатываясь. Увидев стоящую рядом «Скорую», спросил вахтера:
— Кому это?
— Людмиле Михайловне на собрании плохо с сердцем стало! — объяснил вахтер. — Говорят, инфаркт. А ты чего такой белый? Тебе-то к врачу не надо?
— Потом… — отмахнулся Крюков. — Где эта тварь?
— Барковский? Так не выходили пока. Так в классе и сидят…
Крюков поспешил в школу. Никем не замеченный, он поднялся на второй этаж, подошел к кабинету английского. Возле двери на корточках сидела плачущая Шорина. Подняла к участковому заплаканное лицо:
— Спасите его! Они его убьют!
Крюков толкнул дверь плечом — та не поддалась. Тогда он разбежался, ударил всем телом и вышиб дверь.
У доски корчился избитый Барковский, весь в крови. Обманутые «спартанцы» пинали его ногами.
— Все, хватит! — заорал на них капитан. — Отошли все! В колонию захотели? Отошли, я сказал!
Заметил Юрова, скомандовал ему:
— А ты что сидишь? А ну вывел их всех отсюда!
Сам схватил Марата, оттолкнул его от Барковского. И увидел на глазах у парня слезы…
— А с ним что будет? — спросил Марат. — Так и уйдет? Так и соскочит?
— Я его арестую, — заверил Крюков. — Я посажу его, обещаю!
Он не заметил Шорину, которая вошла в класс вслед за ним. Между тем она слышала каждое слово. И эти слова впивались ей в сердце…
Из последних сил, на грани потери сознания, Крюков скомандовал:
— Ну, ушли все, я сказал!
