Из Цюриха Ленин послал благодарственное письмо «высокоуважаемому товарищу» Адлеру. Не в последний раз спасали его «оппортунисты» и «социалистические шовинисты». Как-то на нейтральной территории Ленин изложил свое отношение к войне: «С точки зрения рабочего класса… всех народов России, наименьшим злом было бы поражение царской монархии».
[222]
И тут же выдвинул лозунг: превратить империалистическую войну в войну гражданскую. В несчастье, постигшем европейскую цивилизацию, Ленин видел прекрасную возможность для социалистического переворота. Русский революционер в нем подчинился творцу мировой революции. его больше не удовлетворяла борьба с другими фракциями русского социалистического движения. В 1914 году Ленин уже был готов сражаться с международным социалистическим движением, а тремя годами позже и со всем капиталистическим миром.
В первые месяцы войны Ленин занимал какую-то нелепо-претенциозную позицию. Большинство социалистов во враждующих странах охватило патриотическое безумие. После нескольких попыток воспрепятствовать войне немецкие социалисты, равно как их австрийские, французские и английские коллеги, на деле продемонстрировали декларируемый ими интернационализм, проголосовав за военные кредиты, а в каких-то случаях и согласившись на министерские портфели в военных кабинетах. Война ясно показала, насколько кажущимся было деление Интернационала на левых и правых. Ультралевый французский лидер Жюль Гед призывал к войне и вошел в состав правительства, а самый что ни на есть умеренный «ренегат» Бернштейн проголосовал против военных займов в Германии и требовал мира без аннексий и контрибуций. Социалист-патриот всегда находил аргументы в пользу своей националистической позиции. Немец воевал не с русским народом, а с царским самодержавием. Француз и англичанин заявляли о своем намерении оградить Европу от немецкого милитаризма и варварства. Но важнее всего, что «массы» откликались на призывы своих лидеров. Карл Маркс писал, что «рабочие не имеют отечества»? Летом и осенью 1914 года стало ясно, что это оказалось крайне неудачное пророчество основателя социализма.
Даже русские социалисты были охвачены военной лихорадкой. В Думе и меньшевики, и большевики выступали против войны, против дополнительного бюджета, но рядовых членов партии, независимо от фракций, мобилизовали в армию. За границей многие изгнанники, проведшие долгие годы в царских тюрьмах, испытывали патриотический подъем. Их страна боролась на стороне свободы наряду с Францией и Англией против Германии, которая творила страшные злодеяния в Бельгии, а Австрия традиционно являлась врагом малых славянских народов. Русские радикалы испытывали врожденную ненависть к германскому типу бюрократии, введенному еще во времена Петра I. В жилах царей текла немецкая кровь, и, как прежде Бакунин, народники поносили «германо-татарское самодержавие». Само название столицы, Санкт-Петербург, символизировало наложение на славянскую нацию и культуру чуждых, ненавистных германских обычаев.
[223]
Война собиралась раздавить не только Германию, традиционного врага славян; она собиралась уничтожить то, что осталось от враждебного и деспотичного во внутренних российских делах.
Плеханов являлся олицетворением патриотических и германофобских чувств. Когда-то он был народником, верящим в русский народ, марксистом и меньшевиком. Прошли годы, и Плеханов заявил, что социалисты должны сражаться за Антанту, за Россию, за свободу и цивилизацию. Этот любитель немецкой литературы, как теперь выяснилось, никогда не любил немцев, прусских реакционеров и своих снисходительных социал-демократических коллег. «Что касается меня, так если бы я не был так стар и болен, то пошел бы в армию. Мне бы доставило большое удовольствие колоть штыком ваших немецких товарищей»
[224], – недвусмысленно заявил Плеханов Ленину.
Удивительно, сколько социалистов, ненавидящих Германию, потратили жизнь на служение идеям немецкого учителя.
Известия о настроениях Плеханова достигли ушей Ленина. Он всегда подозревал самое худшее, но все же цеплялся за надежду, что его учитель не пойдет на такую низость. А в этом увлечении войной, возможно, сказалось то, что Плеханов учился в военной гимназии. В октябре Ленин переезжает из Берна в Лозанну, где перед эмигрантами собирался выступить Плеханов. Действительность превзошла наихудшие ожидания. Русский генерал не смог бы произнести более патриотическую речь. На момент объявления войны Плеханов находился в Париже. Поскоблите русского радикала, и вы обнаружите не только германофоба, но и страстного франкофила. Именно это и произошло с основателем русского марксизма. Он поносил немецких социал-демократов, оказавшихся не лучше Вильгельма II (в этом месте Ленин аплодировал Плеханову). Но тут Плеханов разразился профранцузским, провоенным энтузиазмом. Почему социал-демократы голосовали в Думе против военных займов? По крайней мере, им следовало оговорить, что они голосуют против, поскольку царские генералы не способны привести армию к быстрой победе над тевтонцами. Ленин был бледен, когда вышел на трибуну для выступления. Это был окончательный разрыв с учителем, с человеком, которого «он никогда не прекращал любить», но который теперь наряду с большинством социал-демократов предал рабочий класс Европы.
Ленину стало ненавистно само название «социал-демократ». Это именно тот момент, писал он, когда настоящим марксистам надо вернуться к названию «коммунист», олицетворяющему прежние, более воинствующие традиции партии. Название «социал-демократ» запятнано и опозорено. На этот раз Владимир Ильич подверг критике даже Маркса и Энгельса за недостаточную воинственность в последние годы. Остатки благоговения и уважения, которые он испытывал к немецким преемникам великих учителей, исчезли под градом оскорбительной брани, которую он обрушил на «ренегата» Каутского и других учителей своей молодости, показавших себя трусливыми коллаборационистами. Прежнее почитание сменилось резкой критикой. Словно разрешив внутренние сомнения, Ленин опроверг обвинение, что быть против войны вовсе не означает отсутствие патриотизма к родине. Он опубликовал замечательную статью «О национальной гордости великороссов», в которой разъяснил, как надо понимать патриотизм и как сочетать его с интернационализмом. Он с гордостью заявил, что является русским. Быть настоящим националистом значит быть против шовинизма. «Народ не может быть свободным, если угнетает другие народы».
[225]
Он чувствовал себя невероятно одиноким. Социалисты, не разделявшие националистическую манию, по большей части были убежденными пацифистами. В данном, конкретном случае пацифизм мог свести на нет все усилия рабочего класса. Ленин приветствовал занятую Мартовым антипатриотическую позицию и, если верить Крупской, даже вспомнил о прежней юношеской дружбе с Мартовым. Подозреваю, что тем самым Крупская попыталась (в условиях сталинской России) осторожно намекнуть на политическую терпимость Владимира Ильича. Однако в письме своему агенту в Россию Ленин не возлагает особых надежд на Мартова: «Мартов становится радикалом только наедине с собой… Завтра он опять опустится на их уровень, начнет заглушать голос рабочих (их ум и совесть) с помощью гибких резолюций в духе Каутского…»
[226]
