Призыв Ленина «Вся власть Советам!» по иронии стал единственным ключом к способу, с помощью которого русская демократия смогла разорвать порочный круг. Если Советы или их меньшевистские и эсеровские лидеры, имевшие за собой огромное большинство, были бы убеждены, что могут взять на себя всю полноту власти, то в России было бы результативное правительство. Но Советы были совершенно недееспособны. Ни эсеры с меньшевиками, ни одна другая партия не имели такого Ленина, способного возглавить группу людей, объединенных общими интересами. Остальные социалисты были разбиты по крайней мере на три группы: сторонники войны до победного конца; «интернационалисты», или центральная группа, настаивающая на немедленном мире с «немецкими рабочими и солдатами», и левое крыло, которое все больше придерживалось разрушительной тактики большевиков.
Бывали моменты, когда Советы почти брали на себя ответственность. Сложности возникли с возвращением из ссылки меньшевика Ираклия Церетели, великолепного оратора и одного из немногих, кто не испытывал никаких иллюзий в отношении того, куда большевики поведут Россию. Очень скоро он занял ведущую роль в Исполнительном комитете, хотя номинальным председателем оставался его соотечественник, нерешительный, вечно сомневающийся Чхеидзе. Церетели взялся сообщить некоторые сведения о деятельности Совета: «Мы не должны рассматривать защиту страны как что-то не затрагивающее нас, что-то, о чем мы не говорим. Это должно стать для нас одной из основных задач революции, без которой мы не сможем заключить демократический мир и не сможем сохранить завоевания революции».
[261]
Такая откровенность шокировала даже кое-кого из оборонцев. Говорить о войне, защите, одним словом, о любой борьбе, считалось чем-то непозволительным для социалиста. Это «их» дело – буржуазного Временного правительства. Представителям революционной демократии, Совету, даже если они допускали защиту страны, следовало ограничиться изданием манифестов.
Большинство раздражала революционная фразеология. Эпитет «социалист-патриот» действовал пугающе даже на самых мужественных революционеров. Однако их раздражение носило косвенный, незначительный характер. У Церетели и оборонческого большинства Советов наибольшее отвращение вызывал Стеклов. Он был редактором «Известий», официального органа Совета, и саботировал политику большинства. Однако было бы «недемократичным» нарушением прав меньшинства просто уволить Стеклова. Поэтому его противники раскопали «скандальную информацию». Стеклов, настоящая фамилия Нахамкис, подавал прошение сначала царскому, а затем Временному правительству с просьбой на законном основании изменить фамилию на партийный псевдоним. Это была позорная, недостойная социалиста попытка скрыть свое еврейское происхождение! Стеклов был дискредитирован как революционный государственный деятель, но остался редактором «Известий». Вот такие проблемы волновали Советы.
В условиях растущих беспорядков тактика Ленина была направлена на усиление рядов его сторонников. Некоторые воинские подразделения в Петрограде, которые в апреле грозились поднять Ленина на штыки, в мае уже примкнули к большевикам. Владимиру Ильичу приходилось сдерживать своих наиболее нетерпеливых сторонников, массы еще не были готовы к гражданской войне, поэтому большевикам следовало пока воздержаться от призывов к восстанию.
[262]
«Сейчас мы в меньшинстве. Массы пока еще не верят нам. Нам следует переждать». Ленин несколько изменил прежнюю тактику. Критика меньшевиков и эсеров стала менее оскорбительной. Ленин практически ничего не говорил об Александре Керенском, который все еще оставался самым популярным человеком в России. В лагере врагов должны были возродиться надежды, что их бывший товарищ становится благоразумным и рассудительным, а значит, удастся достигнуть единства социалистических сил в России. Мартов, наконец-то приехавший в Россию (тоже через Германию), отдал свой голос за «интернационалистов», тем самым частично ослабив влияние Церетели. Он не только внес разлад в ряды меньшевиков, но и сделал их еще беспомощнее. Неудивительно, что большевики одержали победу на выборах в Советы.
В мае вернулся еще один политический эмигрант, Лев Троцкий. Он приехал в Россию при содействии Временного правительства, которое под давлением Совета обратилось к Британии с просьбой интернировать его через Канаду. С появлением Троцкого оживилась деятельность большевиков. Официально Троцкий пока не был членом ленинской партии. Он возглавил группу так называемых «межрайонных» социалистов. Это была партия революционных генералов, многие из которых еще с довоенного времени откололись от большевиков. Они отошли от меньшевиков из-за их фанатичного стремления к демократии, а от большевиков из-за нежелания согласиться с диктаторским поведением Ленина. Но теперь такие люди, как Троцкий, Луначарский, Урицкий, почти не отличались от сторонников Ленина. Многие из них были склонны к революционному авантюризму, а Ленин как раз и обещал новые захватывающие приключения. Сначала Троцкий, забыв прежние ссоры с Лениным, внес недостающий элемент в большевизм. Троцкий был непревзойденным оратором и агитатором. Ленин был, как выражался Суханов, этаким «аристократическим» оратором; он не любил часто выступать перед толпой, а отдавал предпочтение закрытым партийным заседаниям. Большинство старых большевиков, выступая перед народом, просто повторяли написанные вождем выступления. Исключение составлял Зиновьев, но ему никогда не удавалось так зажечь толпу, как Троцкому. Ленин, несмотря на неприязнь к Троцкому, мгновенно понял необходимость этого человека для решения собственных задач и для дела революции. Что привело Троцкого в партию Ленина, который в прошлом безжалостно эксплуатировал его и в котором он видел будущего диктатора? Во-первых, он разглядел в нем международного революционера, человека, собиравшегося устроить мировую революцию, в то время как другие только говорили об этом. Во-вторых, он понимал, что Ленин вышел победителем из политической борьбы, не прекращавшейся с 1903 года. Теперь Ленин превратился в гиганта русского марксизма, оставив за собой Плехановых, Мартовых, Данов. Было разумнее сражаться, а при необходимости и перейти на сторону человека подобного Ленину, чем, находясь в центре революции, по-прежнему оставаться политиком, просиживающим за разговорами в кафе, и журналистом. Благожелательное отношение Ленина к Троцкому вполне объяснимо; после революции и Гражданской войны Владимир Ильич считал необходимым ограничивать политическое влияние своего блестящего товарища. Ленин полностью завоевал Троцкого. До самой смерти (Троцкий был убит испанцем, агентом НКВД в Мексике) Троцкий преклонялся перед Лениным.
Кроме всего прочего, май принес правительственный кризис. Некоторым членам Временного правительства надоело находиться в зависимом положении, которое в глазах общественности именовалось не иначе как «буржуазно-демократическая половина правительства», и подвергаться постоянным нападкам со стороны второй «половины правительства», Совета. Министр иностранных дел Милюков совершил непростительный грех: опубликовал ноту, касающуюся внешней политики России, в которой особо подчеркивалось намерение продолжать борьбу на стороне союзников и ни слова не говорилось о целях, дорогих сердцу «революционной демократии», об отказе от аннексий и контрибуций и свержении царей и капиталистов. Самое неприятное, что нота была опубликована в день празднования Дня международной солидарности трудящихся.
[263]
