18 октября Ленин заклеймил Каменева и Зиновьева как штрейкбрехеров и потребовал изгнания их из партии. Их поступок был «в миллион раз более подлый», чем все то, что когда-либо делали Плеханов и меньшевики. Пусть господа Каменев и Зиновьев создают собственную партию; большевики не нуждаются в них. Большинство членов ЦК не поддержали Ленина. Но сейчас времени на ведение внутрипартийных дискуссий не было. Механизм восстания был запущен. Военно-революционный комитет взял на себя руководство. Основные действующие лица, за единственным исключением, готовившие восстание, были второстепенными фигурами в партии. И хотя Каменев и Зиновьев в последний момент «приползли» обратно, ни они, ни остальные большевистские лидеры не проявили себя в событиях 24—25 октября.
Героем дня (Ленин все еще скрывался) стал Троцкий. Изумленному противнику казалось, что он был повсюду: отдавал приказы Военно-революционному комитету, руководил Советом, выступал с речами перед рабочими и солдатами. его артистичность, сослужившая ему плохую службу в прежние дни, теперь пришлась как нельзя кстати. Он умел вселять в людей решимость и приукрашивать действительность. Таким был Черчилль в 1940 году и, следует отдать должное побежденному, Керенский в первые дни революции.
[291]
Не столь оторванный, как Ленин, от настроений, царящих в Петрограде, Троцкий не разделял его веры в вооруженное восстание. Для начала врага надо деморализовать и разоружить. Следует расшевелить массы, убедить их в полной беспомощности противников. Троцкий считал, что восстание не может состояться под эгидой одной партии. За ним должна стоять загадочная «революционная демократия», выступающая от имени Совета. Необходимо дождаться созыва II съезда Советов, а уж потом говорить о восстании.
«Это были великие дни», – сказал Троцкий в 1920 году, когда он, второй человек в Советской России, вряд ли тосковал по периоду, связанному с опасностями и неопределенностью. Ленин испытывал нетерпение; остальные большевистские лидеры были напуганы и погрузились в мрачные размышления, что бы сказал по этому поводу Маркс, а Троцкий отлично проводил время. Было забавно пугать глупое Временное правительство и скучных меньшевиков угрозой восстания. До последнего момента социалисты не теряли веру в Троцкого. Бессмысленно спорить с Лениным, но Троцкий и Луначарский, цивилизованные люди, настоящие марксисты, они понимают полную безнадежность восстания. Суханов, уповая на председателя Совета, все еще не терял надежды отпраздновать юбилей литературной деятельности Горького. Увы, его бывший друг и соредактор отмахнулся от него, и Суханов, который вел дневник революции, наконец-то понял, что у Троцкого совсем иное на уме.
До 24 октября Троцкий участвует во всех обсуждениях. Нет темы, которая казалась бы ему незначительной или недостойной внимания. Городское правительство не нашло лучшего времени, чтобы взимать с солдат плату за проезд на городском транспорте. Это, конечно, нелепо; с таким же успехом можно было приказать им подчиняться офицерам! Троцкий использовал эту «провокацию» для подстрекательской речи; вот как антибольшевистское правительство относится к бравым защитникам страны, меньшевики и эсеры презирают рядовых солдат. Накануне восстания выяснилось, что в Петропавловской крепости хранится сто тысяч винтовок и что стоящий там гарнизон, недружелюбно настроенный к большевикам, вышвырнул представителей Военно-революционного комитета. Атаковать крепость? Но что, если гарнизон поднимет стрельбу? (Можно с уверенностью сказать, что, если бы дошло до стрельбы, солдаты, сторонники большевиков, попросту сбежали бы.) Троцкий сам отправился в крепость. После его выступления гарнизон заявил, что переходит на сторону большевиков, и выдал винтовки.
23 октября Временное правительство приказало закрыть большевистские газеты. Это решение всех застало врасплох; никто не ожидал подобной смелости от угасающего режима. И тут большевики поняли, что их штаб в Смольном (теперь в помещении Смольного института благородных девиц размещался Совет и Военно-революционный комитет) остается совершенно незащищенным. Достаточно небольшого отряда, чтобы арестовать штаб приближающейся революции. В Смольный тут же доставили пулеметы и орудия, правда, многие были в неисправном состоянии и из них нельзя было стрелять, но, по крайней мере, внешне Смольный производил устрашающее впечатление. Центральный комитет собрался в Смольном и по предложению Каменева, стремившегося сгладить впечатление от своего малодушного поведения, принял решение, что никто из членов ЦК не должен покидать здания без разрешения.
Восстание должно было начаться ночью 23 октября с захвата Зимнего дворца, где почти безостановочно заседало Временное правительство. Но план провалился; кавалерийский эскадрон разогнал воинские части, направленные на захват дворца.
[292]
Случилось то, чего в глубине души боялся каждый: пробольшевистские полки не заслуживают доверия. Прибывшие из Кронштадта тысяча пятьсот моряков вместе с рабоче-крестьянской Красной гвардией, по крайней мере, не бросятся врассыпную при первых выстрелах.
Последние приготовления были завершены 24 октября. Комитет, состоящий из трех человек, Антонова-Овсеенко, Чудновского и Подвойского, должен был руководить военными операциями. Троцкий оставался в Смольном, в котором мало того что располагался штаб восстания, 25 октября должен был начаться II Всероссийский съезд Советов.
А чем было занято Временное правительство? В тот же самый день, 24 октября, Керенский на Совете республики хвастливо заявил, что теперь у его правительства есть все доказательства того, что большевики задумали недоброе. Пока никто не мог обвинить его, Керенского, в принятии решительных мер. Но теперь наступил момент, когда терпению правительства пришел конец. «Пусть население Петрограда знает, что имеет дело с решительным и твердым правительством». Подчеркнув демократическую сущность режима, Керенский потребовал, чтобы собрание поддержало его предложение.
[293]
Несмотря на то что выступление Керенского вызвало бурные овации, Совет республики не собирался действовать излишне поспешно. Предложение следовало обсудить. Мартов произнес блестящую речь, выдвинув удачное контрпредложение. Он разоблачил и Керенского, и большевиков; резко осудил любые попытки государственного переворота и заявил, что суть проблемы лежит в политике, проводимой режимом. Была принята резолюция Мартова. Керенский пришел в неописуемую ярость и пригрозил уйти в отставку.
