Каким же было на деле это новое правительство, выросшее на руинах царского режима и правительства Керенского? Оно не подходило ни под одну из привычных форм: демократию, диктатуру, олигархию. Хотя, пожалуй, олигархия больше всего соответствовала большевистскому режиму в первые годы правления. Юридически правительство провозгласил съезд Советов, но по закону оно должно было действовать как временное правительство «до созыва Учредительного собрания». Давший жизнь новому правительству съезд Советов отправился по домам. «Это был самый короткий съезд в истории», – печально замечает Суханов, забывая о том, что это был всего лишь второй съезд. «Делегаты спешили домой, чтобы приступить к строительству пролетарского государства. У центральной власти не было времени и необходимости для дальнейших заседаний». Это было первым признаком резкого изменения политического климата. Прекратились импровизированные конференции и длительные разговоры в коридорах Смольного. Правительство положило конец бесконечным разговорам.
Кто же управлял Россией? Формально главой государства был Исполнительный комитет съезда; его председатель Каменев был первым кандидатом на пост президента. Но неисправимый Каменев в очередной раз не согласился с Лениным и тут же был бесцеремонно выгнан с «председательства», а его место занял Свердлов. А что же Совет народных комиссаров? Это был наспех созданный орган, который имел какое-то значение только благодаря тому, что его членами были Ленин и Троцкий. Кое-кто серьезно считал, что Теодорович, нарком продовольствия, и Милютин, нарком сельского хозяйства, реальные претенденты на роль руководителя государства. Центральный комитет партии? Это уже ближе к реальной власти, но даже здесь часто возникали разногласия. Что же касается самого Ленина, то его положение было еще далеко от диктаторства. В его распоряжении еще не было средств, с помощью которых он мог бы добиться повиновения ЦК или Совета комиссаров. О культе личности пока не было и речи. Не было также никакого партийного аппарата, который бы очищал партийные ряды от непокорных большевиков и тайной полиции, внушавшей страх не только противникам, но и товарищам по партии.
В первые дни существования советского правительства Ленин своими бесконечными упражнениями в ораторском искусстве напоминал Керенского. Эдакий «мастер убеждать». Ему приходилось убеждать и уговаривать товарищей, используя единственное оружие, имевшееся в его распоряжении, – свое нравственное превосходство; он рассеивал сомнения, отклонял возражения, подчинял Каменевых, Бухариных и других. За несколько месяцев авторитет Ленина в массах стал настолько велик, что уже было бы невозможно представить себе большевистский режим без Владимира Ильича. Однако в октябре и ноябре некоторые большевики все еще надеялись на создание коалиционного правительства без Ленина и Троцкого. И Ленин раз за разом в новых битвах обрушивал всю силу своей логики и брани на голову сомневающихся и малодушных.
В какой-то степени он получал удовольствие от этих сражений, демонстрируя остроумие и используя серьезную аргументацию. Там, где Сталин приказал бы арестовать противника, Ленин писал едкую статью или произносил страстную речь на партийном заседании, приводя оппозицию в замешательство или заставляя отступить. В нем еще было что-то от революционного интеллигента: как приятно заставить врага открыто признать, что он не прав, что его позиция по тому или иному вопросу немарксистская или непродуманная! Он был абсолютно уверен в интеллектуальном превосходстве и не обладал обидчивостью и уязвимостью, свойственными его преемнику. Эта диктатура убеждением еще очень сильно отличалась от будущего стиля управления. Пока это было просто вызвано необходимостью. Большевики представляли слишком незначительную группу, что-то наподобие осажденного гарнизона, чтобы позволить себе роскошь устраивать партийные чистки. Где искать нового агитатора, такого же одаренного, как Зиновьев, или выразителей марксизма, которые бы заняли место Каменева или Бухарина? А если исключить их, то другие могут отвернуться от партии.
Однако даже в первое время терпимость по отношению к инакомыслящим не выходила за определенные рамки. «Относиться терпимо к существованию буржуазных изданий – значит перестать быть социалистом», – заявил Ленин в ноябре. С его точки зрения, не могло существовать никакой политической оппозиции власти большевиков; забастовка министерских служащих или требование профсоюза железнодорожников об объединении социалистических партий рассматривались им как предательство, саботаж. Террор? Ленин только обещал, что большевики не будут прибегать к излишнему террору. «Они упрекают нас, что мы используем террор, но мы не прибегали к такому террору, какой практиковали французские революционеры, когда гильотинировали безоружных людей, и я надеюсь, мы не воспользуемся им».
[305]
Это заявление зачастую приводится в качестве доказательства неодобрительного отношения Ленина к террору, который якобы был вынужденной мерой в условиях Гражданской войны. Верится с трудом. Во-первых, он не рассматривал политические аресты как проявление террора («да, мы арестовываем людей») и, во-вторых, открыто заявил, что в случае необходимости придется прибегать к самым крутым мерам.
[306]
Такой очевидный акт милосердия, как освобождение генерала Краснова после его обещания не сражаться против большевиков (которое он позже нарушил), был продиктован прежде всего предусмотрительностью: не стоило сердить казаков. Этим же объясняется отказ от полномасштабного террора; следовало немного переждать.
Да, Ленин отличался от своих товарищей-большевиков (не считая, пожалуй, Троцкого) политической нетерпимостью. Зато никто не мог сравниться с его готовностью искать сотрудников и помощников среди всех классов, включая ненавидимую им буржуазию и капиталистов. Еще не высохли чернила на рукописи «Государство и революция», а Ленин уже доказывал рабочим, что необходимы дифференцированная оплата труда и привилегии для специалистов: «Мы нуждаемся в инженерах и высоко оцениваем их работу. Мы готовы хорошо оплачивать их. Мы пока еще не хотим лишать их привилегированного положения».
[307]
Теперь перед нами уже Ленин-прагматик, нетерпимый к пустой болтовне о равенстве и не верящий в способность простого рабочего руководить предприятием. «Наш недостаток… мы слишком много заседаем». Допускаю, что на следующее утро после захвата власти Ленин в глубине сердца был бы не прочь зачеркнуть многое из того, что он сделал за последние семь месяцев: солдаты опять должны подчиняться дисциплине, рабочие – не бастовать и митинговать, а упорно трудиться, буржуазные руководители и специалисты – руководить предприятиями. Короче, он бы предпочел, чтобы большевики управляли идеальным капиталистическим обществом.
