Эти мрачные обстоятельства не смогли привести большевиков в уныние. Можно было подумать, что они, представители разрушенной, голодной страны и более чем сомнительного правительства, явились на мирную конференцию как победители. Троцкий заявил, что немецкое и австрийское правительства должны рассматриваться в качестве обвиняемых, а русская делегация будет выступать обвинителем.
[315]
В процессе ведения мирных переговоров большевистские делегаты упорно настаивали на свободе ведения пропагандистской работы среди немецких солдат и требовали от германского командования торжественного обещания не перебрасывать войска с Восточного фронта, чтобы использовать их против западных союзников. Немецкая делегация оторопела от столь наглых требований со стороны побежденного государства. В конечном счете начальник штаба Восточного фронта генерал Гоффман высказал решение, согласно которому за Германией хоть и оставалась свобода передвижения, но это не ущемляло революционное самолюбие большевиков: во время перемирия немецкие войска останутся на своем месте, за исключением тех, кто начал движение, и тех, кому уже подписан приказ.
Троцкий провозгласил это спасительное решение большой победой. Кроме того, добавил Троцкий, это было милостью по отношению к западным союзникам, несмотря на их отказ признать правительство большевиков. Делегаты крестьянских советов, перед которыми выступал Троцкий, возможно, поверили его словам, но вряд ли он сам верил в сказанное. Формально переговоры в Брест-Литовске начались 9 декабря и закончились 3 марта 1918 года заключением договора, если это можно так назвать.
По канонам XIX века Брестский договор можно назвать грабительским. Согласно договору Германия аннексировала Польшу, Прибалтику, часть Белоруссии и Закавказья. Если бы Германия не потерпела крах и дальнейший ход событий не аннулировал соглашение, Россия вернулась бы в прежнее положение второразрядной державы, лишенной самых развитых и плодородных территорий, и была бы отброшена назад, в то состояние, в котором пребывала нарекая империя середины XVII века. С позиций сегодняшнего дня условия, навязанные Германией России, не кажутся столь уж удручающими. Россия была полностью разгромлена. Германия не настаивала на безоговорочной капитуляции. На переговорах, как нам известно, победители проявили удивительную выдержку и терпение, по крайней мере, по сравнению с 1940-м и 1945 годами. Немцы могли потребовать отсоединения этих территорий в соответствии с так часто декларируемым большевиками принципом самоопределения, поскольку их население преимущественно состояло из поляков, литовцев, белорусов, финнов и другого нерусского населения «тюрьмы народов», как часто называл Ленин Российскую империю. Словно по мановению волшебной палочки большевики, участвовавшие в переговорах в Брест-Литовске, превратились из «интернационалистов» в настоящих русских националистов. Один из них, Покровский, узнав о территориальных притязаниях Германии, разразился слезами. Такая реакция больше подошла бы царскому государственному деятелю или кадету, но никак не революционеру и влиятельному марксистскому историку.
Немецкая делегация терпеливо сносила то, что с современных позиций оценивается как довольно провокационное поведение части представителей побежденной страны. Русские, безусловно, затягивали переговоры в надежде, что они будут прерваны известием о революции в Вене и Берлине. Некоторые их требования вывели бы из себя даже самого вежливого и терпеливого дипломата. Нельзя ли отложить переговоры, чтобы глава русской делегации смог съездить в Вену «для совещания с австрийскими рабочими»? Не лучше ли переехать из Бреста на нейтральную территорию, к примеру в Стокгольм? Озорник Радек, поехавший с Троцким в качестве эксперта по польским вопросам, довел Гоффмана до бешенства своим предложением выступать от имени польских солдат, служащих в немецкой армии. Вот так, словно они победители, вели себя большевики, отчаянно нуждавшиеся в мире.
Немцы по нескольким причинам мирились с подобным поведением побежденного врага. Их дипломаты и генералы сильно отличались от преемников гитлеровской Германии и временами просто пасовали перед наглостью русских. Но это не самое главное. Слабость большевиков была им на руку. Что будет, если на смену большевистскому режиму придет другой, стремящийся продолжить войну? Ведь огромные территории России «проглотят» солдат, отчаянно необходимых на Западном фронте. К тому же придется отказаться от тех ресурсов, которые они надеялись получить на Украине. Немцы решили, хотя их и одолевали сомнения, что им выгоднее, чтобы в России было большевистское правительство.
Оглядываясь назад, можно с уверенностью сказать, что принятая русскими тактика затягивания переговоров оказалась очень удачной. Ленин был убежден, что следует подписать мир, даже самый тяжелый; он не возлагал надежд на скорую революцию в Германии. Однако в какой-то момент надежда появилась. 21 января прошел слух, что в Берлине создан рабочий совет во главе с Либкнехтом, и Ленин уже был готов оповестить Россию об этом радостном событии.
[316]
Но неизбежное разочарование (слухи оказались ложными) укрепило его в мысли, что необходимо расстаться с призрачными надеждами. Да, они собираются подписать позорный мир, и не с немецкими рабочими, а с кайзером.
Дипломатическая дуэль в русском провинциальном городе всегда привлекала писателей, любящих изображать апокалиптические конфронтации. Какой контраст между принятым раньше описанием неизбежного конца и существующей действительностью; между милитаризмом, аристократией и пролетарской властью; между утонченными министрами иностранных дел Австрии и Германии и неотесанными русскими социалистами! Фактически не один, а два исчезающих мира были представлены на брестских переговорах, и оба эти мира были разрушены государством, появившимся в XX столетии. Представитель Германии, статс-секретарь по иностранным делам Р. фон Кюльман, и представитель Австрии, министр иностранных дел О. фон Чернин, лишились должностей и привилегий, а их оппоненты, Л. Каменев, А. Иоффе, Г. Сокольников, Л. Троцкий и другие, были в буквальном смысле уничтожены Советским государством. Члены русской делегации, высокообразованные, все еще отчасти придерживающиеся космополитических и гуманистических традиций социал-демократии XIX века, были, вероятно, ближе к немецкой и австрийской аристократии, чем к своим преемникам в сталинской России.
[317]
Но разворачивающаяся в Брест-Литовске драма и принимавшие в ней участие люди не могли заслонить главную проблему, которая стояла перед Советским государством: соглашаться или нет на этот унизительный мир? Переговоры затягивались, и немцы постепенно повышали цену за мир. Если прервать переговоры, Германия продолжит военные действия. Ленин, в отличие от других большевиков не питавший никаких иллюзий, давно решил этот трудный вопрос: как ни тяжело, но надо идти на заключение мира с Германией. Против ленинского курса выступила группа большевиков. Они требовали прекращения мирных переговоров и призывали к «революционной войне» с Германией, которая приведет к восстанию в немецкой армии. Были и те, кто настаивал на продолжении союза с западными державами, чтобы с их помощью разгромить немцев. Ленин рассматривал все возможные выходы из создавшегося тупика, прекрасно понимая, что останется от армии после возобновления военных действий. Старая армия представляла угрозу, но только не для врага; ее попросту следовало расформировать. Ленин с Троцким провели беседы с западными дипломатическими представителями, которые, естественно, убеждали Россию продолжать войну, но что они могли предложить в качестве помощи, кроме как пообещать денег и продовольствие?
