Ленин несерьезно относился к мысли уехать в какое-нибудь отдаленное место для поправки здоровья. Он не понимал, связаны ли его головные боли, бессонница, потеря работоспособности с органическим заболеванием, или являются следствием умственного напряжения. 7 апреля 1922 года Ленин обращается к Орджоникидзе, первому секретарю Закавказского и Северо-Кавказского крайкомов партии, с просьбой подсказать подходящее место для отдыха где-нибудь на юге. Он хотел найти уединенное место, не слишком высоко в горах (у Надежды Константиновны было больное сердце). Но, признавался Ленин в том же письме, он не представляет, что сможет надолго покинуть Москву. Он придумывал все новые и новые отговорки, только чтобы не уезжать далеко от Москвы.
Ленин не смог, а может, не захотел возглавить советскую делегацию на Генуэзской конференции. Еще в январе он высказывал желание лично присутствовать на первой международной конференции. Но в апреле руководителем советской делегации был назначен Георгий Чичерин. Нарком иностранных дел был по сердцу Ленину: он надрывался на работе и держался вдалеке от политических интриг. Эти качества в 1922 году казались Ленину близкими к совершенству. Но даже в этом случае он не был до конца уверен, что кто-то, кроме него самого, способен общаться с коварными западными капиталистами. Сможет ли Чичерин договориться о форме компенсации бывшим иностранным собственникам в России при условии признания Советской России? Уж слишком он аполитичен! Ленин бессчетное количество раз напоминал Чичерину, чтобы тот был все время начеку, особенно с вероломными британцами. В результате вопросы, стоявшие на Генуэзской конференции, разрешены не были; часть вопросов была перенесена на Гаагскую конференцию. Однако первый серьезный успех советской дипломатии был достигнут в Рапалло, где российской дипломатии удалось заключить Рапалльский договор 1922 года с Германией.
Ленин приветствовал подписание Рапалльского договора о восстановлении дипломатических отношений, взаимном отказе от претензий и торгово-экономических связях с Германией. Наконец-то развитая западная страна окажет помощь России в решении экономических проблем! Как всегда, раздавалось неодобрительное фырканье. Это уже ни на что не похоже: ехать в Геную, садиться за стол переговоров с «бандитами-империалистами», заключать договор с буржуазной страной. Но Ленин был в восторге. Он верил в деловые качества немцев не меньше, чем верил немецким марксистам. Рапалльский договор ознаменовал собой окончание дипломатической изоляции Советской России. «Респектабельные» страны начали устанавливать дипломатические и торговые отношения с Советской республикой. Пожалуй, только деятельность ВЧК приносила Ленину такое же удовлетворение, как работа дипломатической службы. Трудно было принять этих безупречно одетых космополитов, какими были Красин и Чичерин, за представителей «бандитов и анархистов».
Но одно апрельское событие заставило Ленина почувствовать, что коммунисты были «обмануты». Он написал, что «буржуазия оказалась более искусной, чем представители Коммунистического интернационала». Вряд ли его недовольство было оправданно. Проблема была столь же трудноразрешима, сколь отвратительна. Советское правительство решило устроить показательный суд над сорока семью эсерами, за которыми уже давно наблюдала ВЧК. Причина для суда была совершенно очевидна и заключалась в попытке отвлечь общественное мнение от экономических проблем и внутрипартийных разногласий.
К несчастью, в это время Советская Россия и Коминтерн выступали «единым фронтом», пытаясь по некоторым вопросам заручиться поддержкой европейских социалистов. Радек и Бухарин пообещали зарубежным коммунистам, что ни один из обвиняемых не будет приговорен к смертной казни и что западным журналистам будет позволено присутствовать на суде. Ленин пришел в ярость.
его статья, опубликованная в «Правде» 11 апреля 1922 года, называлась «Мы заплатили слишком дорого».
[480]
Он чувствовал себя оскорбленным и как юрист, и как враг буржуазной приверженности букве закона. Это было неслыханным вмешательством во внутренние дела России. Но пришлось признать, констатировал Ленин с горечью, что у Советов связаны руки. Как это можно, не посылать эсеров на смерть? Они продолжат свою революционную, то есть контрреволюционную деятельность, направленную против советской власти. Но дело сделано. Придется потерпеть ради создания единого фронта. «Цель и смысл тактики единого фронта состоит в том, чтобы втянуть в борьбу против капитала более и более широкие массы рабочих, не останавливаясь перед повторными обращениями с предложением вести совместно такую борьбу даже к вождям I и II Интернационалов», – писал Ленин.
Ленин не присутствовал на суде по болезни. Но власти действовали в соответствии с его инструкциями. На процессе не было и намека на буржуазную законность. Иностранные защитники во главе с бельгийским социалистом Э. Вандервельде были потрясены оказанным приемом. Толпы народа по всей Москве выкрикивали обвинения в адрес не только осужденных, но и их защитников. Вандервельде напомнили, что он был министром в буржуазном правительстве. Немецкого социалиста Теодора Либкнехта упрекали за то, что он приехал в Москву защищать людей, подобных убийцам его брата в Германии (Карла Либкнехта убили немецкие реакционеры). Но они были просто в шоке, когда в толпе увидели Николая Бухарина. Блестящий марксистский теоретик, один, как они считали, из самых цивилизованных и гуманных советских лидеров, смешался с улюлюкающей, орущей толпой.
В зале суда их ждал очередной сюрприз. Количество обвиняемых уменьшилось до тридцати четырех человек. Они были поделены на две группы: двадцать два «настоящих» обвиняемых, а остальные – агенты-провокаторы и бывшие эсеры, которые должны были признать вину и предъявить обвинения «настоящим» эсерам. «Виновных» защищали иностранцы, а «невиновных» – коммунисты, в том числе Бухарин. Среди обвинителей находились такие светила советской культуры, как Луначарский, Покровский и… немецкая коммунистка Клара Цеткин (если на процессе были иностранные защитники, почему бы не быть иностранному обвинителю?). Судьей был многообещающий молодой коммунист Георгий Пятаков. Само собой разумеется, что судье, обвинителям и защитникам было не обязательно иметь юридическое образование.
Все сложилось не совсем так, как задумывалось. Главные обвиняемые не сознались в главном. Они признались в таких преступлениях, как политическое противостояние большевикам и защита Учредительного собрания, но категорически отвергли обвинение, что ЦК партии эсеров замышлял попытку покушения на Ленина при содействии Деникина и других. Несмотря на прежнюю договоренность, двенадцать эсеров были приговорены к смертной казни. Троцкий, Сталин и Бухарин потребовали, чтобы приговоренные отказались от своих убеждений – в этом случае они отправятся на каторжные работы «на Север». Поступали предложения выслать их из России. Наконец Каменев внес компромиссное предложение. Казнь была временно отложена, но при одном условии: если эсеры примут участие в террористических действиях, направленных против Советской России, или в актах саботажа, приговоры этим двенадцати осужденным будут приведены в исполнение. Иностранные социалисты устроили суматоху, собирали петиции, говорили о «моральной блокаде» Советской России, но все закончилось тем, чем должно было закончиться, – ничем.
