Подобный взгляд пока еще встречается крайне редко. Заявление Струве, на тот момент друга и соратника, о том, что русским из-за отсутствия культуры придется многому научиться у (западного) капитализма, вызвало у Ленина двоякие чувства. Как марксист, он одобрительно отнесся к этим словам, но как революционер, преемник народовольцев, пришел в содрогание. России придется пройти тем же путем развития, что и Западная Европа? Удастся ли, стряхнув царское самодержавие, до прихода социализма выдержать длительный период правления капиталистов и продажных парламентариев? Другого выбора нет, отвечал сидящий в нем марксист, а революционер тем временем шептал, что следует поискать другой путь. Ленин стоял перед этой дилеммой до апреля 1917 года. Еще находясь в сибирской ссылке, он, как марксист, отметил парадоксальную роль капитализма: в России производители (то есть рабочие) «одинаково страдают и при капитализме, и при недостаточном развитии капитализма».
[94]
Весьма удачное замечание, а что дальше?
Ленин, несмотря на огромное количество теоретических работ, никогда не мог быть, да и не был, чистым теоретиком. Об этом откровенно и, вероятно, по мнению коммунистов, излишне откровенно, сказал известный советский историк Покровский: «Вы не найдете у Ленина ни одной чисто теоретической работы; все они носят пропагандистский характер».
[95]
В Сибири Ленин не мог позволить себе такой роскоши, как заниматься чистым теоретизированием. Прежде всего он занимался вопросом преобразования русского марксистского движения в партию; это являлось первостепенной задачей. Однако, учитывая назревающий кризис русского и международного марксизма, нужно было подготовить теоретическое обоснование задуманной революционной партии, какой бы нудной ни казалась ему эта работа.
Многосторонняя сущность марксизма притягивала абсолютно несхожих по темпераменту людей. Одни видели в нем упорядоченность и рациональность: технический прогресс, рост производства, возрастание благосостояния человечества. Другие – призыв к революции, к уничтожению конформизма во всех его проявлениях. Люди творческих профессий и интеллигенция с презрением относились к буржуазному обществу, которое не удостаивало их вниманием; бюрократия не ждала ничего хорошего от саморегулирующегося капиталистического рынка, а гуманисты выражали недовольство социальной несправедливостью капиталистического общества. Столь диаметрально противоположные мнения неизбежно вели к расколу движения.
Зарождающийся русский социализм с первых дней раздирали противоречия. Проблема агитации явилась первым камнем преткновения. Как вы помните, было признано наиболее целесообразным возглавить массы на пути к социалистическому обществу. Марксисты представляли повседневные нужды и потребности рабочих и тайком протащили на обсуждение проблему агитации, связанную с улучшением жизни рабочих. Бесспорно, в таком подходе к проблеме усматривается некоторое мошенничество (кое-кто говорит об обмане) в отношении простых рабочих. Если рабочие, объединившись, совместными усилиями сами смогут улучшить свое положение, зачем им нужен балласт в виде марксизма? И наоборот, если в условиях капитализма ничто не способно изменить условия жизни рабочих, то получается, что, занимаясь агитацией, вы играете на человеческом горе и непонимании происходящего? Разве вы забыли печальный пример некоторых народовольцев, обманом пытавшихся поднять крестьянское восстание, ссылаясь на желание царя видеть народ поднявшимся против помещиков и чиновников?
В процессе дебатов стало ясно, что сами рабочие, а совсем не интеллигенция, должны возглавить рабочую организацию. Итак, в 1897 году в Санкт-Петербурге нелегальный журнал «Рабочая мысль» приступил к публикации взглядов «самих рабочих». Основной задачей считалось создание забастовочного комитета, который станет бороться за улучшение условий труда рабочих. «Рабочая мысль», конечно, заявляла о том, что пролетариат целиком на стороне радикальной интеллигенции и поддерживает политические цели радикалов. Но пожалуйста, позвольте рабочим самим создавать свои организации, забастовочные комитеты, газеты и тому подобное.
Совершенно очевидно, что в ситуации, сложившейся в России в 1897 году, доводы «Рабочей мысли» представляли собой скорее риторические измышления, а не конкретные возможности. Мог ли простой рабочий найти время, обладал ли он необходимыми знаниями и возможностями, чтобы возглавить организацию? Журнал ссылался на высказывание Маркса, что освобождение рабочего класса находится в его собственных руках. Но если это и так, то возникает вопрос: как Карл Маркс предполагал это сделать? И кто создатели этих антиинтеллигентских организаций? Ну, главным образом представители средних слоев общества, интеллигенция! Провозгласи они, что уничтожение среднего класса – дело самого среднего класса, вплотную подошли бы к трагическому смыслу русской революционной традиции.
При всех трагикомических нюансах доводы «Рабочей мысли» являлись признаком чрезвычайно важных переживаний русских социалистов. Точно так же, как предшественники марксистов – народники из числа интеллигенции – идеализировали крестьянина, так и социалисты видели в рабочем собственноручно созданный образ благородного дикаря. Неиспорченный материализмом, смелый от природы и готовый на самопожертвование рабочий, как полагало большинство, полностью отличался от трусливой, продажной буржуазии. Позвольте заметить, что в «оригинальном» варианте марксизма не имелось абсолютно никаких оснований для подобной романтической идеализации пролетариата. По Марксу, общественные классы определялись согласно их отношению к средствам производства, и никак иначе. Ротшильд, владеющий банком, капиталист и эксплуататор, и тот же самый Ротшильд, но уже без банка и богатства, становится пролетарием. Согласно русским марксистам классовая принадлежность определяется чуть ли не физиологическими категориями, и самое поразительное, что они сами являлись представителями привилегированного и среднего классов. Использование таких понятий, как «чувство вины» и «ненависть к себе», не может полностью объяснить, как им удалось внушить рабочим, что они, социалисты, в силу поражения в правах, были намного чище, достойнее и заслуживали больше доверия, чем большинство приносивших себя в жертву революции представителей другого класса.
Временами эта мистификация пролетариата принимала прямо-таки фантастические размеры. В своих воспоминаниях рабочий-марксист Шаповалов рассказывает, как он спросил у друга Ленина Кржижановского (который сам был инженером), стоит ли ему, Шаповалову, держать экзамен за курс гимназии, которая откроет ему дорогу для получения дальнейшего образования. Кржижановский отсоветовал ему, поскольку это отделило бы его от своего класса. Шаповалов признается, что навсегда остался благодарен за этот совет. Он так и остался простым рабочим и всегда придерживался линии революционного социализма, в то время как многие представители интеллигенции (включая Кржижановского) сошли с намеченного пути. Такое же чувство классовой сознательности Шаповалов продемонстрировал, отказавшись от выпивки, курения и даже от ухаживания за женщинами (хотя, как нам впоследствии стало известно, у него был роман с революционеркой).
[96]
