Статья «Что делать?» писалась не в состоянии экзальтации, это не мессианское видение лучшего мира. На первый взгляд это написанный тяжеловесным слогом политический памфлет. Теперь сделанные в статье намеки на революционную дерзость и отвагу, внезапные озарения и догадки, затерянные в контексте резкой, доктринерской критики групп и отдельных личностей, представляют исключительно исторический интерес. Объекты критики, экономисты и их журнал «Рабочее дело», долго покоились, используя знаменитую фразу Троцкого, на «свалке истории». Люди, на которых Ленин набросился с бешеной злобой, кого поносил и обливал грязью, Кричевский, Струве, Булгаков, Мартынов, сегодня известны только узким специалистам, изучающим этот период. Для своих современников-социалистов они, конечно, казались не менее важными фигурами, чем Ленин. Если бы Россия, как виделось в период между 1906-м и 1914 годами, последовала конституционно-парламентским путем, имена этих людей заняли бы почетное место в ее истории, а Владимир Ульянов-Ленин был бы известен только историкам. Вряд ли Ленин думал об этом, когда в начале XX века писал политическое пособие для начинающих и создавал макеты движений (не только марксистского), которые постепенно вытесняли либерализм и демократию.
При чтении «Что делать?» возникает впечатление, пока еще смутное, о зарождении раскола в рядах русской социал-демократии. И дело тут не в экономистах. С 1902 года многие из них избрали собственный путь. Главное в том, что среди искровцев идеи Ленина вызывали смутное недовольство. Внешне он оставался защитником марксистской теории и политических акций, проводимых социалистами; это вызывало одобрение со стороны Мартова и Плеханова. Кто же возразит против руководящего принципа «Что делать?»: «Без революционной теории не может быть революционного движения»? Однако большинство коллег Ленина почувствовали, что в марксизме появилось что-то новое.
Для поверхностного читателя брошюра была не более чем организационным документом. Послушайте Крупскую: «Она (статья) предлагала законченный организационный план, в котором каждый мог найти свое место, мог стать винтиком революционной машины… (Статья) призывала к упорной, неустанной работе по строительству фундамента, столь необходимого партии в существовавших тогда условиях; здесь нужны были не слова, а дела». Действительно, педантичный ум Крупской попал в самую точку. Трудность заключалась в том, что каждому предлагали стать винтиком в машине. Кто мог пойти на это? Таким людям, как Мартов и Троцкий, было затруднительно думать о себе как о простых «винтиках» прекрасно отлаженной машины.
В статье Ленин все еще обращается к Плеханову как ученик к учителю. Это, несомненно, сыграло роль в решении Плеханова остаться с Лениным во время последующего раскола между социалистами. Итак, Ленин согласился с известным плехановским определением роли агитатора и пропагандиста. Агитатор распространяет незначительное количество простых идей в массах, в то время как пропагандист объясняет сложные теоретические программы ограниченной аудитории. Это различие, навсегда оставшееся важным для Ленина, ясно продемонстрировало склад его ума. Социалистические лидеры, пишет Ленин, относятся либо к пропагандистам, либо к агитаторам. Можно предположить, что себя он считал исключением, сочетающим оба эти умения.
Организационный план, представленный в «Что делать?», возлагал управление партией на центральный орган (то есть на редакционную коллегию «Искры»), издаваемый за рубежом, а административные функции на Центральный комитет, находящийся в России. Организация в этом случае была строго иерархической, и партия действительно уподоблялась армии, отправляющей свои подразделения по всем направлениям. Центральный орган, состоящий по замыслу Ленина из профессиональных революционеров, должен управлять сетью местных комитетов. Революционер, работающий по десять – одиннадцать часов на рабочем месте, не может в «свободное» от работы время заниматься революцией. Поэтому большая часть активистов, живущих нелегально по поддельным документам, полностью посвятит себя делу революции. Никакая полиция в мире, с неоправданным оптимизмом писал Ленин, не сможет контролировать партию, основанную на подобных принципах.
Что еще? Партия все равно что армия, а если так, то необходим генерал. Кто решит, к каким частям механизма подходят те или иные винтики? Подсознательно Ленин набросал план диктатуры. Можно не сомневаться, что в данный момент это было именно подсознательно. По прошествии ряда лет Мартов упорно утверждал, что никогда не замечал у своего удачливого соперника стремления к власти. Но вся логика «Что делать?» остро нуждается не просто в лидерах, а в лидере, что с точки зрения русской революционной традиции является большой новостью. Декабристы назначили «диктатора», но только на момент восстания. Руководство народническими организациями всегда было коллегиальным. Желябов, обладая определенными способностями, мог бы подчинить товарищей своей воле, но никто не рассматривал его как лидера или единственного человека, обладающего правом руководить. Если в организациях социалистов и имелась традиция назначать руководство, то она всегда была связана с интеллектуальным превосходством. К примеру, Плеханова, как старшего по возрасту и имеющего теоретические труды, выслушивали с большим уважением, чем его менее влиятельных коллег. Ленин предлагал совершенно новый, неожиданный взгляд на партийную структуру: без всяких объяснений людям будут просто приказывать выполнить ту или иную работу, партийные ячейки будет подчиняться центру и отчитываться перед ним. Спустя двадцать лет появится должностное лицо под скучным названием Генеральный секретарь, венчая собой партийную структуру.
Но в 1902—1903 годах еще не просматриваются эти зловещие перспективы, хотя вскоре после II съезда партии Ленина обвинили в скрытых диктаторских амбициях. Действительно, как мог даже самый оптимистично настроенный социалист, в том числе и Ленин, предвидеть момент, когда его партия будет единолично управлять Россией? Работа «Что делать?» рассматривалась не как план по захвату власти, а как способ сохранить и упрочить социал-демократическую партию. Русские социалисты оказались в ужасном положении; угрозы сыпались со всех сторон. Как всегда, непостоянство интеллигенции причиняло серьезные неприятности. Студенты стекались в революционный лагерь социалистов. Люди интеллигентного труда вступали под знамена либерализма и экономизма, зачастую исполняющего роль идеологической декомпрессионной камеры между марксизмом и либерализмом. Хуже всего, что поначалу рабочих организовывала – кто бы вы думали? Правильно, полиция.
Этот оригинальный план зародился в живом мозгу начальника Московского охранного отделения СВ. Зубатова. Он убедил своих начальников, что можно разрушить планы революционеров, играя в их же игры. Бывший радикал являлся не просто циничным манипулятором. Напротив, Зубатов верил в так называемую народническую версию самодержавия. Окажись царь ближе к народу, и рабочие поймут, что не нуждаются в интеллигентах, которые, преследуя собственные цели, вносят разлад в их ряды. Зубатов организовал различные объединения и заставил предпринимателей пойти на уступки членам этих объединений. Поскольку в России даже полицейские союзы не могли обойтись без интеллигенции, Зубатов склонил к сотрудничеству нескольких профессоров и журналистов, которые стали читать лекции, носившие национал-социалистский характер. Царь на стороне своего народа, и работодатель, эксплуатируя рабочих, действует против его желания. Поскольку много индустриальных предприятий принадлежит иностранным владельцам, то, соответственно, много нерусских эксплуататоров.
