На следующий день Решид-паша встретился с Меншиковым. Примирительным тоном он заверил князя, что Турция ничего не желает так сильно, как мирного урегулирования всех разногласий. И тут же передал послу окончательные предложения турецкого правительства. Отныне никаких изменений в отношении статуса святых мест не может происходить без согласия России. Султан подписывает фирман, гарантирующий права православных в Оттоманской империи. И наконец, издается конвенция, согласно которой в Иерусалиме выделяется место для строительства русской православной церкви и приюта для паломников. В этих предложениях министра содержалось практически все, что требовал князь, и даже больше. Там не было только одного — пункта о русском протекторате в отношении православных христиан на территории Турции. Меншиков ответил Решиду, как он впоследствии сам писал, «холодным и решительным отказом, изложенным в самых сильных выражениях». Генерал-губернатор Финляндии был неумолим: всё или ничего. И в качестве последней возможности спасти положение дал туркам еще три дня.
Во время этого разговора лорд Стратфорд де Редклиф совершал прогулку по Босфору под парусом. С Решидом он встретился до того, как тот отправился к Меншикову, и теперь ждал возвращения министра, чтобы узнать последние новости.
Вернувшись в посольство, разгневанный князь приказал убрать со здания российский флаг. Его миссия была завершена, и он покидал «презренный город». Все документы и архив были упакованы в ящики и переправлены на борт «Громоносца». Туда же по распоряжению Меншикова перешел весь персонал посольства за исключением торгового атташе, которому надлежало остаться в Константинополе. Восемнадцатого мая Меншиков отдал капитану приказ выйти из гавани. На внешнем рейде он велел стать на якорь. Там он провел три дня в ожидании сведений от турок. Но все было тихо, никто не появился. Двадцать первого мая сразу после полудня «Громоносец» поднял якорь и взял курс домой. К закату земля пропала из виду, а корабль, если смотреть на него с берега, превратился в крохотное пятнышко на горизонте.
Глава 8
Военная лихорадка
Меншиков покинул Константинополь; Стратфорд там остался. В докладе Николаю русский посол, не жалея красок, жаловался на «антихриста в облике гордого англичанина, которому небо позволило восторжествовать над царем и православной церковью и чье злокозненное искусство послужило причиной его неудачи».
До возвращения в Константинополь Стратфорда турки находились в состоянии нерешительности и тревоги. В течение сорока пяти дней после приезда английского посла они обрели уверенность в себе и твердость — исключительно его усилиями. Авторитет Элчи в Порте не подвергался сомнению. Стратфорд успешно довел до завершения дело о святых местах и при этом отразил попытки России распространить свое влияние на Оттоманскую империю.
Еще в начале года распад Турции был любимой темой размышлений и обсуждений в европейских столицах, а теперь Европа с восхищением смотрела на Оттоманскую империю, которая проявила незаурядные выдержку, терпение и стойкость в переговорах с Россией. На царя Николая давно смотрели со страхом как на властителя, обладающего неслыханным могуществом и склонного к распространению своего господства на другие страны. И вот он явлен миру потерпевшим поражение.
Когда известие о неудаче Меншикова в Константинополе достигла Петербурга, гневу императора не было границ. Провал миссии русского посла был вызван исключительно интригами этого несносного Стратфорда, который, похоже, фактически управлял Портой. У Николая было ощущение, что султан дал ему пощечину. Стратфорд не только переиграл его личного посланника, но этот негодяй теперь сам осуществляет протекторат над всеми церквями в Турции, в том числе и над его церковью — Царя, Отца, Первосвященника православного христианства. Как пишет Кинглейк, «Николай был ввергнут в такое состояние, что его ярость прорвала все плотины, лишив даже чувства собственного достоинства, которое всегда заставляло императора сдерживаться».
Через десять дней после того, как Меншиков покинул Константинополь, канцлер Нессельроде направил Решид-паше послание, в котором предупредил о весьма тяжелых последствиях для султана при отказе выполнить все требования России. Если в течение восьми дней Порта не даст положительного ответа, русские войска пересекут турецкую границу, чтобы «силой, но не войной» добиться того, что султан отказался сделать по доброй воле.
В течение нескольких недель ситуация в зоне Проливов резко изменилась и в нее были вовлечены все великие державы. Британское правительство оказалось втянутым в военный союз с Турцией. Абердин продолжал говорить о мире, но при этом не выступил за нейтралитет и не заявил об отказе от оборонительного договора с султаном. Он снова и снова одобрял отчеты Стратфорда, почти ежедневно приходящие из Константинополя. Каждый в отдельности такой отчет казался разумным, сдержанным и вполне достойным одобрения, но, как подчеркивает Кинглейк, «если некий государственный деятель раз за разом одобряет подобные документы, не пытаясь приложить усилие, чтобы шире взглянуть на происходящие события, о которых его извещают такими дробными порциями, он может оказаться вовлеченным в действия, им отнюдь не предусмотренные и для него нежелательные».
Те действия, которые премьер-министр всего лишь одобрял, министр иностранных дел настойчиво пытался усилить. Кларендон писал Стратфорду о «необходимости принять меры для защиты султана и оказания ему помощи при отражении любого нападения на его территорию… прибегая к силе как крайней мере для обороны Турции от неспровоцированной агрессии и покушения на ее независимость, которую Англия обязана обеспечить».
Обязана или нет, но могла ли Британия все еще предотвратить войну? Вот что об этом пишет Уолпол
[73]: «На этом этапе было два пути для сохранения мира. Правительство могло сказать Порте: „Если начнется война, Англия не будет в ней участвовать“. Такое прямое заявление заставило бы султана прийти к соглашению с Россией. Второй путь — заявить царю: „Если начнется война, Англия выступит союзником Турции“. В этом случае царь был бы вынужден остановиться». Если бы премьер-министр Абердин чувствовал себя достаточно сильным, чтобы сказать решающее слово, события пошли бы по первому пути. Будь сильнее министр иностранных дел Кларендон — реальным оказался бы второй путь. А прискорбно разделенное коалиционное правительство не смогло выбрать единой активной позиции. «Пока государственный корабль дрейфовал в неопределенном направлении, — заключает Уолпол, — лорд Стратфорд захватил руль и направил судно в водоворот войны».
Тем временем Санкт-Петербург с нетерпением ожидал ответа Порты на послание Нессельроде. Но и по истечении восьми дней Константинополь продолжал хранить молчание, и Николай, потеряв терпение, решил действовать. Третьего июля царь издал манифест:
Божьей милостью Мы, Николай Первый, Император и Самодержец Всероссийский, и прочая, и прочая, и прочая, объявляем всенародно:
