Я не ошибся: в свертке действительно были рукописи Москвина. И книги из его личной библиотеки, которые он, видимо, считал полезными для космонавта.
Что же отобрал он для Ю. А. Гагарина? „Русские новаторы в мировой технике“ профессора В. В. Данилевского, „А. Ф. Можайский – создатель первого в мире самолета“ авторов Н А. Черемных и И. Ф. Шипилова, „О чем рассказывает свет“ С. Г. Суворова, „От ракеты до реактивного самолета“ Б. В. Ляпунова, „Атомная энергия и ее применение в народном хозяйстве“ Н Г. Дорфмана, „Первые использования авиации“ И. С. Краевского и другие.
Меня, конечно, интересовали в первую очередь рукописи. Бегло просматривая их, сразу заметил, что они связаны с космической наукой. И как контраст: страницы были сшиты нитками, местами закреплены швейными иголками, булавками…
Вот рукопись „Современное учение о Вселенной“. Осторожно листаю ее и невольно что-то читаю. „История человека говорит, что люди, находясь еще на низкой ступени своего развития, обращали свои взоры к небу, чтобы изучить таинственные отношения звезд к смене времен года… Вспыхивала новая звезда, проносился по небу огненный шар, выплывала волосатая комета, и людям казалось, что эти явления, эти перемены в небе говорят о каких-то переменах в судьбе отдельных лиц и народов. Вера в предсказания астрологов была очень сильна“.
Н. И. Москвин раскрывает историю открытия Вселенной, называет имена великих ученых, внесших большой вклад в „устройство“ звездного неба и открывших законы его существования.
Заканчивается эта рукопись словами: „Красиво и величественно звездное небо во всей своей громаде. Уже невооруженному глазу ночное небо дает слабое предчувствие о неизмеримом богатстве звезд, рассеянных в мировом пространстве“.
Как это созвучно с высказыванием К. Э. Циолковского о пользе завоевания космоса, которое, как он полагал, в будущем даст „обществу горы хлеба и бездну могущества“. А ведь рукопись Москвина написана была еще до Октябрьской революции, когда с работами великого теоретика космоса мало кто был знаком».
Россошанский преувеличивает, проводя параллели между вычурной философией Циолковского и научно-популярным текстом Москвина, посвященного достижениям современной ему астрономии. Тем не менее история космонавтики (не только отечественной, но и мировой) знает множество примеров, когда «космополиты-чудаки-академики» становились идейными наставниками для восторженных юнцов, которые превращались потом в конструкторов и испытателей ракетно-космической техники. И в этом смысле параллели более чем уместны: именно Николай Иванович Москвин стал первым идейным наставником для Юрия Алексеевича Гагарина – и не только как для космонавта-испытателя, но и как для инженера-конструктора.
Глава восьмая
Культ героя
В своей книге «Юрий Гагарин» (2011), изданной в серии «Жизнь замечательных людей», Лев Александрович Данилкин сообщает: «В „Дороге в космос“ Гагарин рассказывает об особенностях учебного процесса в саратовском индустриальном с обстоятельностью Джоан Ролинг, описывающей занятия в Хогвартсе; сегодня эти страницы не вызывают ничего, кроме приступов зевоты». Очень странное заявление! Во-первых, не совсем понятно, кого имеет в виду биограф: Гагарина или Ролинг (Роулинг?) – вопрос согласования внутри предложения остается открытым. Во-вторых, если речь идет всё-таки о Гагарине, то замечание Данилкина тем более удивительно, ведь, будучи филологом, он должен был заинтересоваться саратовским периодом обучения – временем, когда формировались разговорная речь и письменный стиль будущего космонавта. Больше того, как вспоминал сам Гагарин и подтверждали его друзья, в Саратове он прочитал множество новых книг, которые были недоступны ему ранее и которые, без сомнения, повлияли на формирование его убеждений. Казалось бы, какой простор для анализа со стороны профессионального литературного критика, коим числится Данилкин сегодня, но… нет, ему почему-то скучно до зевоты.
Мы же помним, что литература была третьим (наряду с математикой и физикой) учебным предметом, которым Гагарин всегда занимался с особым рвением, восполняя недостаток общей культуры. Что же он запомнил из саратовского периода? Откроем «Дорогу в космос» издания 1961 года:
«Литературу преподавала нам Нина Васильевна Рузанова, внимательный, заботливый педагог, влюбленный в свой предмет. Она составила список книг, настоятельно рекомендуя прочесть их каждому. В этот список входила вся серия „История молодого человека XIX столетия“, которую в свое время редактировал Максим Горький. Она знакомила нас с шедеврами русской и мировой классики. До сих пор помню волнение, охватившее меня, когда я читал „Войну и мир“ Льва Толстого. Больше всего в этой чудесной книге мне понравились батальные сцены и образы защитников Отечества от наполеоновского нашествия – артиллериста Тушина, командира полка князя Андрея Болконского, офицеров Ростова, Долохова, Денисова. И фельдмаршал Кутузов, словно живой, представал перед моими глазами.
В то время я прочел „Песню о Гайавате“ американского поэта Лонгфелло, произведения Виктора Гюго и Чарльза Диккенса. Читал много, наверстывая то, что не успел сделать в детстве. Как и все мои сверстники, увлекался Жюлем Верном, Конан-Дойлем и Гербертом Уэллсом».
Перед нами вполне стандартный набор чтения для школьника старших классов: с одной стороны, самое увлекательное из классики – Лев Толстой, Виктор Гюго, Чарльз Диккенс и Генри Лонгфелло; с другой стороны, общедоступные шедевры жанровой литературы – Жюль Верн, Артур Конан Дойл, Герберт Уэллс. Но наверняка было что-то еще. Что вы знаете, например, о серии «История молодого человека XIX столетия»? Вероятно, для поколения Гагарина не требовалось дополнительных объяснений, однако нам за ответом придется обратиться к библиотечным каталогам. Серия книг под таким названием выпускалась «Журнально-газетным объединением» в 1932 году, включала двадцать четыре томика в мягкой обложке с романами и повестями, посвященными заявленной теме и написанными самыми разными авторами (перечисляю по порядку выпусков): Франсуа де Шатобрианом («Рене», 1802), Бенжаменом Констаном («Адольф», 1816), Стендалем («Красное и черное», 1830), Альфредом де Мюссе («Исповедь сына века», 1836), Михаилом Юрьевичем Лермонтовым («Герой нашего времени», 1840), Иваном Сергеевичем Тургеневым («Рудин», 1856; «Отцы и дети», 1862), Николаем Герасимовичем Помяловским («Мещанское счастье», 1861), Василием Алексеевичем Слепцовым («Трудное время», 1865), Полем Бурже («Ученик», 1889), Генриком Сенкевичем («Без догмата», 1890), Эдвардом Бульвер-Литтоном («Кинельм Чиллингли», 1873), Оноре де Бальзаком («Шагреневая кожа», 1831), Вольфгангом фон Гёте («Страдания молодого Вертера», 1774), Хуаном Валера («Иллюзии доктора Фаустино», 1875), Уго Фосколо («Последние письма Джиакопо Ортиса», 1802), Андреем Осиповичем Новодворским («Эпизод из жизни ни Павы, ни Вороны (дневник домашнего учителя)», 1877), Альфредом де Виньи («Стелло и черный доктор», 1832).
Как видите, серия под редакцией Максима Горького давала не только хорошее представление о европейской литературе XIX века, но и в значительной степени отражала умонастроения образованной части общества того времени – людей, считавших себя «лишними» среди процветающих буржуа и экзальтированного дворянства. Примечательно, что еще до выхода первых выпусков Горький столкнулся с резкой критикой концепции предложенного им издания. В самом деле – подавляющее большинство персонажей выглядят безвольными, безынициативными и пессимистически настроенными людьми, которые не желают участвовать в классовой борьбе за интересы народа на фоне грандиозных социальных преобразований, порожденных закатом империализма и научно-технической революцией. Хуже того, пользуясь их апатией, другие молодые люди с агрессивной натурой, опора буржуазии и колониального деспотизма, всячески угнетали пролетариат, но почему-то эта зловредная деятельность никак не отражена в серии книг, подготовленных Горьким. Пришлось великому пролетарскому писателю оправдываться, и он, прибегая к довольно искусственным аргументам, объяснил свой выбор тем, что буржуазия еще не побеждена, поэтому публикация авторов, воспевающих ее агрессивную часть, так или иначе поспособствует романтизации и даже героизации классовых врагов. С другой стороны, отобранные тексты демонстрируют крах индивидуализма как мировоззренческой системы и остро критикуют мещанство, за счет чего имеют высокое «социально-педагогическое» значение.
