Любопытно, что в последующем Юрий не только познакомится с автором книги, но и в 1963 году им вместе будет присуждена международная премия Галабера. Ари Абрамович Штернфельд подарит Юрию Алексеевичу свою книгу „Искусственные спутники Земли“, изданную еще до запуска первого в мире советского спутника Земли. ‹…›
3 июня [1958 года]. Спал Гагарин почти двенадцать часов. Усталости как не бывало. Настроение хорошее. Солнечная погода во многом способствовала бодрости и веселости. Николай Репин и Юрий Дергунов предложили пойти погулять, размяться.
– Я прочитал „Введение в космонавтику“, – сказал Дергунов, как всегда завладевая всеобщим вниманием. – Кстати, слово „космонавт“ Штернфельд ввел в научную терминологию. ‹…›
Юрий Гагарин прочитает книгу „Введение в космонавтику“, особенно внимательно проштудирует третью часть „Пути космического корабля“. В четвертой главе „Искусственные спутники“ Штернфельд писал: „Когда будет достигнута первая космическая скорость, в порядке дня встанет вопрос о постройке обитаемого искусственного спутника, обращающегося вокруг Земли или другой планеты вне ее атмосферы“».
Тут титаном мысли, пронзающим своим взглядом будущее, выглядит уже Юрий Дергунов. Начать с того, что слово «космонавт» станет общеупотребимым только через три года; до того в научной терминологии использовали исключительно слово «астронавт», в прессе – «астролетчик» или «звездоплаватель». Откуда Дергунов взял книгу «Введение в космонавтику», изданную в 1937 году тиражом 2000 экземпляров и малоизвестную на тот момент даже в среде профильных специалистов, остается загадкой. Но самое удивительное в этой истории, что Дергунов и Гагарин, по утверждению Митрошенкова, ее прочитали. Дело в том, что «Введение в космонавтику» Штернфельда – это сугубо научный труд, более чем на три четверти состоящий из формул, графиков и таблиц; читать эту книгу невозможно, а пользоваться нужно лишь как справочником, если кому-то самому приспичит посчитать оптимальные траектории движения космического корабля по Солнечной системе.
Я верю, что Дергунов и Гагарин увлекались космонавтикой, но не настолько, чтобы принять, будто они летними выходными днями вместо спорта, рыбалки и охоты штудировали труд, рассчитанный на людей с высшим образованием и узкой специализацией.
К сожалению, из-за таких «перлов» подрывается доверие и к другим фрагментам хроники. Вот, например, кусок, на который ссылаются многие биографы как на доказательство, что Гагарин был по-настоящему увлечен космонавтикой во время службы на Севере: «6 января [1958 года]. ‹…› Написал письмо старшему брату Валентину: „Я настолько болен, что в одном письме передать свои страдания не могу, – писал Юрий. – О своих переживаниях не могу никому сказать. Мне даже снятся корабли, ракеты, темное безмерное пространство космоса, астероиды и „маленький принц“… Космос стал в повестку дня, как целина. Система нашей жизни замкнута, не может же существовать космос без выполнения какой-либо функции… Циолковский пишет, а я его читаю почти ежедневно (старая еще техникумовская привязанность), что в космосе царствует гармонический разум. Это, конечно, не мистика, а просто хорошо организованная структура космоса, работающая на отлаженном механизме физических законов“». В этом фрагменте опять присутствует ссылка на философское наследие Циолковского, которое в оригинале не было доступно широкой публике вплоть до 1990-х годов именно потому, что в нем коммунистические идеологи разглядели не «мистику», но идеалистическую метафизику. Митрошенков пытался изобразить Гагарина последователем русского космизма, но переусердствовал, поскольку Юрий Алексеевич космистом в классическом понимании никогда не был, ведь доктрины этого учения (если вообще можно в данном случае говорить об учении) вступают в противоречие с тем, как Гагарин воспринимал и понимал космонавтику. Вот и думай теперь, что в приведенной цитате из письма брату принадлежит космонавту, а что присочинили. Может, вообще не было этого письма?…
Впрочем, даже если отбросить вымыслы биографов, то нельзя отрицать очевидное: космос всё больше и больше влиял на мысли Юрия Гагарина и его сослуживцев. Увидев, что тема волнует мировое сообщество, пропаганда включилась на полную мощность, воспевая космические успехи и перспективы. Если раньше к внеземной проблематике в Советском Союзе относились не без настороженности (в отдельные периоды излишнее увлечение космонавтикой даже приравнивали к «безродному космополитизму»), то теперь она уверенно вошла в моду. И всё это отлично ложилось на мировосприятие и ожидания будущего космонавта.
В 1958 году был наконец-то запущен третий искусственный спутник – тот самый «Объект Д», который так и не стал первым. Поскольку он был тяжелее предыдущих, на базе «Р-7» была разработана ракета, которая отличалась от исходной форсированной тягой двигательных установок. Многие технологии использовались впервые, а пройдя проверку на «Объекте Д», нашли затем применение в конструкции пилотируемых космических кораблей. К примеру, помимо химических аккумуляторов, спутник был оснащен секциями полупроводниковых солнечных батарей. Во избежание перегрева, погубившего Лайку, регулирование температуры внутри герметичного корпуса осуществлялось принудительной циркуляцией теплоносителя (газообразного азота), а главное – изменением коэффициента собственного излучения: с этой целью на боковой поверхности спутника установили шестнадцать секций автоматически управляемых жалюзи. Особое внимание было уделено системам сбора, обработки, хранения и передачи информации, ведь спутник нес на себе двенадцать научных приборов, умевших измерять давление, ионный состав атмосферы, напряженность электростатического и магнитного полей Земли, интенсивность корпускулярного излучения Солнца, интенсивность первичного космического излучения и удары микрометеоров.
В период с октября 1957 по март 1958 года было изготовлено четыре ракетных пакета «Р-7»: два отправлены на наземные стендовые испытания, а два (№ Б1-1 и Б1-2) – на полигон Тюратам. Первый пуск модифицированной ракеты № Б1-1 с объектом «Д-1» состоялся 27 апреля 1958 года, но спутник на орбиту не вышел из-за гибели носителя: на 89-й секунде возникли резонансные колебания боковых блоков, которые через семь секунд привели к разрушению ракеты. «Р-7» рухнула на территории полигона, в 100 км от старта. Спутник оторвался, упал отдельно и, видимо, поэтому уцелел. «Д-1» привезли в монтажно-испытательный корпус и вскрыли. При этом несостоявшийся космический аппарат заискрил и полыхнул – произошло короткое замыкание проводов. Разумеется, аварию ракеты и сам факт запуска засекретили; о них историки узнали только через десятилетия.
Конструктор Борис Евсеевич Черток вспоминал (цитирую по книге «Ракеты и люди. Фили – Подлипки – Тюратам», 1999):
«[Мстислав Всеволодович] Келдыш и всё молодое космическое научное сообщество были в трауре. Но Королёв не сдался.
На заводе шла сборка дублера спутника. СП [Сергей Павлович] собрал всех своих приближенных, объявил, что, несмотря на неудачу, каждому выплачивается крупная премия при условии, что все остаются на полигоне и готовят следующий носитель. Пуск необходимо провести в середине мая. Он с Келдышем улетает в Москву для форсирования подготовки нового третьего спутника. Нелегкое это было решение, но выхода не было. Обязательства по пуску „научной лаборатории в космосе“ уже были даны Хрущёву».
