Вот и она стала сплетницей. Корделия с унынием складывала катушки ниток и обрезки тканей в свой короб для шитья. Платье было почти готово. Ей недолго еще тут оставаться. Она и так не ночевала в палаццо, а приходила сюда только на день для работы. Правда, ее рабочее время не было ограничено только дневным временем, и иногда приходилось вышивать вечером при свечах. Это было весьма неудобно. Свечи и лучины давали так мало света, что иногда она боялась ослепнуть, несмотря на свои тайные моления и заговоры, которые обычно помогали ей всегда и от всего. К тому же в оживленных покоях дворца с наступлением темноты все как будто вымирало. Не было слышно ни музыки, ни смеха гостей, ни звуков шумного застолья, что для такого большого палаццо было довольно странно. В богатые дома гостей приглашали так часто, как только могли. Хотя бы раз в день. А здесь их не было даже раза в неделю. Днем дворец выглядел красивым и залитым солнцем, а вечером напоминал мавзолей.
Корделия боялась оставаться здесь по ночам, поэтому старалась закончить шитье как можно раньше. Вот и сейчас ее испугал вид заката. Она неосторожно рванула кружево подола и оторвала целый лоскуток. Что ж, тут ничего не поделаешь. С недавних пор она начала отрывать целые куски от верхних юбок наряда. Благо пышное платье было так присборено и обильно расшито различными украшениями, что отсутствие кружева то здесь, то там незаметно. Подвенечный наряд напоминал морозный снежный узор с вкраплениями жемчуга и витых золотых нитей. Платье, достойное снежной королевы. Его должен был оттенять золотой налобный обруч с фатой, но сама Корделия охотнее смастерила бы к нему венок из снежинок. В Венеции среди вычурных гондол и каналов такой наряд будет выглядеть экзотическим, но Донатьен именно этого и добивался. Он хотел, чтобы невеста была похожа скорее на привидение, чем на будущую жену будущего дожа. Иногда казалось, что он сам еще не знает, для какой именно женщины заказал это платье. У Корделии создалось впечатление, что ему хотелось, чтобы ярды атласа были скроены, как роскошный саван, а не как торжественный свадебный наряд. И казалось, что он ищет не невесту, а жертву.
Корделия вспомнила, как они познакомились. Как он целовал ее руку, измазанную кровью. Прямо здесь, над этим платьем. Капли крови все еще алели на нем чуть пониже увитой золотым шитьем талии. Поскольку отчистить их оказалось невозможным, девушка прикидывала, чем бы их можно было зашить: кружевной лентой, галуном, шелковым цветком или бисером. А может, вышить в этом месте инициалы невесты. Почему-то последняя идея показалась ей неприемлемой.
– Оставь как есть, – снисходительно бросил Донатьен. Его кровавые пятна на подвенечном платье совершенно не волновали, как будто само собой разумелось, что они должны там быть.
Корделию удивила его беспечность. Ведь он-то женится первый раз в жизни. Это его нареченная уже не раз успела побывать замужем. А он сам – юный и холостой. Загляденье для всех горничных и служанок, работавших здесь. И вместе с тем он почему-то вызывал у них некоторую боязнь.
Невеста или жертва? Корделия поиграла оборками свадебного платья. Они были приятны на ощупь и все же, казалось, обдирают ей пальцы. Раньше она бы пела за шитьем свои песни, похожие на наговоры, и вместе с тем вплетала в нити и ткани нерушимость супружеской верности. Теперь в ней проснулась зависть. Петь больше не хотелось, из пальцев выскальзывали иголки, нити рвались. Корделия не могла управиться с работой в срок, потому что не старалась так, как обычно. А ведь ей платили сверх всякой меры. Однако и помощниц взять не разрешили. По каким-то непонятным девушке причинам ее наняли с непременным условием, что она должна выполнить всю работу одна. Если учесть ее особые способности вплетать в нить наговоры, то в этом не было ничего удивительного. Слухи об ее редкостном умении ползли по Венеции. Ее считали особенно благодатной, поэтому инквизиция не интересовалась ее редкостным умением.
Но вот этим домом инквизиция сильно интересовалась. Правда, его владелец был слишком знатен и богат, чтобы бросить какие-то обвинения прямо в его адрес. Слухи и толки произносились лишь тихим шепотом.
Немного потрудившись здесь, Корделия поняла, что не все они были вымыслом. Чтобы шить здесь, ей отвели целый огромный зал, преображенный множеством зеркал, отражения в которых почему-то ее пугали. Изумительно красивая златокудрая белошвейка множилась в десятках амальгам. Отражения в каждом зеркале, казалось, жили сами собой. Создавалось ощущение, что стройный силуэт швеи танцует вокруг платья, а не трудится над ним. Раз Корделия даже вскрикнула, когда ненароком глянула в одно из зеркал, ей почудилось, что манекен над ней ожил. На ее крик никто не прибежал, хотя в доме хватало слуг и лакеев. Это случилось днем, но Корделии все равно стало так страшно, что она накинула кусок полотна на болванку, заменявшую манекену голову. Зловещий кусок дерева, обшитый тканью, не был, конечно, похож на настоящее женское лицо, но было в нем нечто настолько пугающее, что Корделии больше не хотелось на него смотреть. Ее пальцы дрожали.
Поэтому багровые лучи заката лучше любых часов сообщили ей, что пора кончать с работой. Девушка завязала последний узелок, обрезала тонкую нить и кинула ножницы в короб для швейных принадлежностей. Пора уходить! Иначе будет поздно. Хоть слуги, работавшие внизу на кухне, уже успели привыкнуть к ней и были настроены довольно благожелательно, но вряд ли хоть кто-то из них решится опознать наутро ее труп. В каналах под этими окнами слишком уж часто находили женские трупы. У Корделии замирало сердце при взгляде на мутную воду, с тех пор как гондольер зацепил веслом полусгнившее девичье тело. Прямо у дверей этого палаццо. Серая, изъеденная крабами плоть вызвала у нее тошноту.
Что за плотоядные рыбы обитают в каналах? Раз их так тянет на человечину, значит, и упасть в воду опасно? Могут ли эти голодные существа налететь на живого человека, свалившегося в канал, или они осмеливаются подплывать лишь к трупам на дне? Ужасно! И все-таки мысль о том, что в один прекрасный день из канала могут достать изъеденное до костей тело Анджелы, вызывала у нее такой блаженный восторг, что становилось страшно. Корделия вдруг поняла, что ненавидит женщину, для которой шьет этот наряд, и желает ей всего самого плохого. Откуда в ее хорошенькой белокурой головке такие мысли? Она ведь никогда и никому не желала ничего плохого. За это ее и называли ангелом милосердия. Она могла поделиться последним ломтем хлеба с нищими, раздать всю еду бездомным кошкам, пожертвовать все заработанные с трудом деньги на нужды обездоленных, помочь любому пострадавшему в ущерб своему времени и силам. Она бы никогда не прошла мимо того, кто молит ее о сострадании, даже если бы это был притаившийся в тени убийца с ножом. Корделия часто истово молилась, она верила, что стоит принести свою жизнь в жертву ради спасения чьей-то пусть даже уже безнадежной души.
А теперь она сама мечтала погубить кого-то. Не кого-то. А одну конкретную женщину. Анджелу! Эту мерзавку, богатством и нарядами которой все так восхищались. Однако, если бы у нее не было высокого положения в обществе и денег, кто бы заметил ее красоту? Если бы она родилась бедной швеей, как Корделия, кому вообще она была бы нужна? Все комплименты в адрес Анджелы звучали фальшиво! Как вообще можно сравнивать с ангелом женщину со смолянисто-черными волосами, оливковым цветом кожи и темными глазами, так хитро сверкавшими, что, казалось, она всех и каждого хочет обмануть. К такой красоте скорее бы пошел лисий хвост, чем ангельские крылья.
