Уже не в первый раз она брала в руки нож и подносила лезвие к своему лицу. Решится ли она когда-нибудь поранить собственное лицо? Тогда, когда на ее теле уже не останется нетронутого места? Хватит ли у нее смелости?
Многие назвали бы это безрассудством. Зачем причинять себе боль ради спасения других? Но для Клер это стало необходимостью. Пусть эти люди и были ей незнакомы, но она не могла иначе.
Ей не было страшно. Она уже привыкла брать в руки лезвие ножа и подносить его к своей коже. Обжигающая боль стала почти привычной. И все-таки Клер морщилась, нанося себе порезы. Приятной эту боль назвать никак нельзя. Приятным было лишь ощущение того, что ей снова удается изгнать демона. Пускай ненадолго. Но даже крошечная победа лучше, чем ничего. Клер нравилось глядеть на пустое зеркало, в котором не шевелится больше ужасающее существо. Хотя пустым зеркало становилось только после того, как она в очередной раз пускала себе кровь.
Клер старалась каждый раз отыскать на своем теле нетронутый участок кожи, хотя это становилось все труднее. Порезов и рубцов осталось очень много. Они, как зловещий рисунок, испещряли плечи и руки. Клер утешала себя тем, что каждый шрам на ее теле – это чья-то спасенная жизнь. Такими увечьями нужно гордиться, а не стесняться их. К сожалению, люди на улицах считали иначе. Сколько же по городу слоняется зевак, которым до всего есть дело. И с какой брезгливостью они готовы рассматривать чьи-то раны. Она ведь делала это не для собственного удовольствия. Но, очевидно, в мире хватало садомазохистов, вызывавших всеобщее презрение. И если она выходила на улицу без куртки, то ее принимали за одну из таких. За последовательницу садомазо или какую-то сектантку, которая режет себя во славу сатане и получает от этого извращенное удовольствие.
На самом деле все обстояло иначе, но кто бы этому поверил. Чтобы узнать, как другому тяжело, нужно оказаться в его шкуре. Клер не подозревала, как жутко быть изувеченным, пока не начала практиковать порезы на самой себе. Раньше она рисовала кистью по бумаге, теперь лезвием по коже. Второе было более волнительным и куда более болезненным. Но если она прекратит свое занятие, то снова начнут погибать люди. Она этого не хотела. Уж лучше принести в жертву свою красоту, чем чьи-то жизни.
– Возьми в жертвы меня одну вместо них всех, – звучал в голове какой-то знакомый голос, подобный плесканию волн. – Мне не страшно.
Клер же иногда ощущала страх. Страх оттого, что в зеркале снова появится он и попробует манипулировать ею. Она ждала с ужасом легчайшей вибрации в амальгаме. Зеркальный террор ослабевал от ее крови, но не кончался. Некто затаился в зеркале, но не исчез навсегда. Что, если однажды она не сумеет справиться с ним? Вдруг когда-нибудь ее крови окажется недостаточно? Или же некуда будет нанести новый порез? Она и так травмировала себя уже слишком сильно. С каждым отпором, данным демону, нетронутых участков на ее коже становилось все меньше. Что будет, когда их не останется совсем? Об этом ей не хотелось бы даже думать. Но ведь однажды подумать придется. Когда-либо, возможно очень скоро, ей придется столкнуться с неизбежностью. У Клер замерло сердце. Ей показалось, что в зеркале что-то вибрирует. Вероятно, это был упавший на стекло свет.
Она ощутила холодок лезвия. Нож, будто примеряясь, лежал на ее щеке. Она быстро убрала руку. Красота – это шедевр. Самое ценное, что у нее было. Изувеченный был прав, когда говорил о том, что нет ничего более драгоценного, чем ее внешность. Неужели ей придется самой это уничтожить?
Клер чувствовала себя так, будто стоит на краю пропасти. А ведь перед ней было только зеркало. Зеркало и нож. Два отражающих предмета. Ее собственный путь в ад. И когда-нибудь ей придется пройти по нему.
Но пока она отложила нож. Кожу легко саднило. Хоть Клер и привыкла к болезненному жжению от порезов, оно ее совсем не радовало.
Уже вечерело, но она решила пройтись. Вечером как раз становится прохладно, особенно сейчас, когда время близится к осени. Клер с нетерпением ждала наступления осеннего сезона, когда похолодает, польют дожди и одежда с длинными рукавами уже ни у кого не будет вызывать недоумения.
Пока надевала куртку, Клер думала, стоит ли идти туда, куда ей хотелось. Найдет ли она там ответы на интересующие ее вопросы? Что, если она только зря потратит время? И все же она вышла из дома и побрела по улице, не разбирая дороги. Дорогу она, собственно, и не помнила, однако шла так уверенно, будто у нее в руках был волшебный компас, указующий путь к нужному ей месту.
Ноги сами привели ее к домику мясника, как и в прошлый раз. Может, и не стоило сюда приходить, но Клер не смогла сдержаться.
«Приходи, когда проголодаешься», – звучало у нее в ушах. Темный лес выглядел еще более зловещим. Клер помедлила в нерешительности. Есть ли кто-нибудь в доме? Что, если прямо сейчас там разделывают мясо или производят убой скота? Ей было бы неприятно такое увидеть. До нее долетали звуки борьбы и приглушенные крики, словно внутри дома забивали людей, а не скот. Клер пришлось набраться храбрости, чтобы подойти ближе. Хотя что ее могло напугать теперь? Стоило только вспомнить о ранах под курткой! На ее плечах хватало свежих надрезов, сделанных только сегодня утром. Сейчас Клер показалось, что не только они, а даже затянувшиеся раны начали снова кровоточить. Она пощупала свои локти через куртку, чтобы убедиться, что ткань не промокла от потекшей из порезов крови.
Настораживающие звуки смолкли, и Клер решилась войти. Наверное, вначале нужно было постучать. Но она не посмела просто потому, что, когда поднесла кулак к двери, ей почудились разделанные вместо мяса человеческие тела. Она должна была неожиданно распахнуть дверь и увидеть все своими глазами, но внутри ее встретила лишь тьма. В первые мгновения она не видела ничего. А потом помещение вдруг озарил тусклый свет. Его вполне хватило, чтобы ее воображение живо представило себе освежеванные тела без кожи, извивающиеся на столе и на железных крючьях, прибитых к потолку. Клер взирала в молчаливом ужасе на полутемное пространство.
– Ты пришла на ужин? – хрипловатый утробный голос вывел ее из оцепенения. Только откуда он исходил?
Клер внимательно озиралась по сторонам, но не видела ничего, кроме силуэтов окровавленных туш и фонаря, висевшего на железном крючке. Довольно старомодное освещение. Покачивающийся на крюке закопченный фонарь больше напоминал церковную лампаду или кадило. Он почти ничего не освещал. Из темноты можно было выхватить лишь очертания предметов. На этот раз большой деревянный стол был пуст. Никаких медных крючьев и никаких туш на столешнице. Однако речь вроде бы зашла об ужине.
Клер обернулась, надеясь увидеть хозяина дома у себя за спиной. Но его там не оказалось. Он прятался в темноте. Кажется, силуэт в капюшоне мелькал то здесь, то там среди разделанных туш. До Клер доносился только голос. Странно знакомый голос.
– Я проголодалась, – заикаясь, произнесла она. И это было правдой.
– Я так и думал. Наконец-то, – в глухом голосе послышались нотки легкого триумфа. Мясник звонко хлопнул в ладоши. Клер удалось разглядеть его фигуру, прячущуюся в дальнем углу от света фонаря.
