– Знаешь, ты похож на раздавленное насекомое, – проворковала она.
Вот ехидна!
– Ничего, я достану тебя после смерти. – Ему сложно было говорить. Губы и небо были сильно обожжены раскаленными щипцами. Сейчас он получил передышку от боли, но ненадолго. Все тело саднило. Оно напоминало теперь скорее кусок растерзанного мяса, чем живую плоть. Его раны не раз посыпали солью и жгли. Он был изувечен. Что ж, хоть один плюс. Теперь он уже не годится на роль жениха. Никто не сможет тащить его под венец принудительно. Ни его дядюшка, ни родные Анджелы, ни даже сам дож, который не явился в темницу и не помог ему, хотя наверняка знал о том, что здесь происходит. Чужие страдания никого не трогают. Никого, кроме Анджелы. Она ненавидяще смотрела на него, и, казалось, всю боль, причиненную ему, она все еще считает недостаточной.
Она снова начала проводить пассы с маской, но это уже не срабатывало. Лицо было не то, волосы не те. Чернокудрая и черноглазая, она ничуть не напоминала ангела.
– Я надеялась, что, увидев ее здесь, ты испытаешь то же, что не так давно испытала я, – вкус предательства.
Он хохотнул, что причинило ему невыразимую боль.
– Я не так глуп.
Он хорошо разбирался в магии. Но и Анджела – сильная ведьма. Однако в честном поединке он бы выиграл у нее. Она сделала больше зла своими чарами, чем он. Она и ее братец давно творят зло. Пытать и казнить должны были и их тоже, если судить справедливо. Но справедливость в мире редкое явление. Он ощутил это на себе.
Анджела должна была торжествовать, что ей удалось забить его, как скот, но она недовольно хмурилась, отводила свои черные глаза, что-то зло шептала. Какие-то заклинания, которых он не знал. В итоге она сдалась.
– Знаешь, когда женщина влюблена, она хочет лишь одного – отдать всю себя любимому человеку, но если такая сильная любовь вдруг оказывается неразделенной, то никаких мучений прежнего избранника ей уже никогда не будет достаточно, чтобы утолить свою боль.
– Вы с Корделией такие разные. – Его возлюбленная не поступила бы так. Она была выше мелочных инстинктов. Именно поэтому он и выбрал Корделию. И сейчас умирал по этой причине.
– Он тоже так говорит, – Анджела указала в темный угол.
Донатьену пришлось сощуриться, чтобы разглядеть там ссутулившуюся фигуру, суетящуюся над каким-то причудливым станком. Он не сразу узнал падшее существо с потрепанными и уже бессильными крыльями, сложенными на дряхлой спине подобно горбу. У этой твари остались искусные пальцы, умеющие создавать волшебные маски и многое другое. В Венеции он называл себя синьором Донателло. Но Донатьен знал, как его зовут на самом деле. Он мог бы применить к нему свою силу, если бы Анджела не стояла рядом и не блокировала его попытки.
Между тем сгорбленное существо вытаскивало из мрака свой станок, полный иголок, лезвий и серебряных нитей. Вот почему палачи вдруг отступили в сторону. Донатьен уже познал на своем теле все виды их пыток. Он даже не мог сказать, что обжигало болезненнее: лезвие или огонь. Но теперь ему приготовили нечто более страшное. Пальцы, похожие на липкие паучьи лапки, потянулись к нему вместе с жужжащими иголками и станками. Их прикосновение уже само по себе было пыткой, но мастер собирался возиться с пленником долго.
– Я всем отомщу, – пообещал Донатьен, пока еще мог говорить. Пока ему не вырвали язык. Он обещал от чистого сердца и соизмеряя свои возможности. Без угрозы в тоне, лишь с чувством неизбежности. Он знал, что сможет выполнить обещание.
И Анджела должна была понимать, что ей не уйти от его мести. Вероятно, она это понимала.
Глава 47. Нити жемчуга
Венеция, столетия назад
Донатьен любил вырезать жемчужины ножом прямо из устриц. Хоть из них и не шла кровь, но Корделия знала, что им больно.
Ей было неприятно и мучительно смотреть на то, как он это делает. Умело, ловко, без тени брезгливости или сожаления. Точно так же он расправлялся и с людьми.
Как много людей погибло! Жертв было не счесть, но красота наконец вернулась к нему. Ненадолго. Если ночь проходила без убийств и истязаний, наутро на его лице снова появлялись шрамы – еще более уродливые. Но сейчас в лунном свете он был прекрасен.
Корделия любовалась его безупречным лицом и втайне мучилась страхом. Какие новые изуверства придут ему в голову в эту ночь? От него теперь можно ожидать чего угодно. Его ум стал пытливым, изворотливым, хищным. Он знал, как выманить жертву, как поймать ее, как причинить максимум мучений. Она бы называла его садистом и палачом, если бы не эти безупречные черты лица, так напоминавшие ангельские.
Сатана тоже был ангелом, вспомнила она. Причем самым красивым из всех небесных ангелов. Что не мешало ему оказаться еще и самым коварным.
Они сидели за столом для пира. И это был страшный пир. Корделия вертела в руках золоченую вилку, но не смела притронуться к кровавым блюдам. Хотя все было изящно сервировано и подано на лучшей посуде из червленого золота, она знала, что это за яства. Ни вазы с роскошными букетами цветов, ни изысканные вина, ни дорогие подносы и тарелки не могли скрыть от нее происхождение этих угощений.
– Ешь! – посоветовал Донатьен, отсалютовал ей бокалом с кровью. – У этого мяса вкус победы.
– А у живых устриц? – она скривилась от отвращения.
– Устрицы – это вкусно… – он наивно пожал плечами. Каким невинным он все же мог иногда выглядеть. – Устрицы – как мои враги. Даже не пародия на них, а точная копия. Они живые и хорошо чувствуют боль, но сопротивляться не могут. Такова их природа, – будто произнес тост, он торжественно, горделиво отпил из бокала. – Такова природа всех, кто причинил нам зло.
– Тебе, но не мне. – Ей вдруг стало тошно в тяжелом великолепном наряде и драгоценностях. Донатьен настаивал, чтобы она всегда наряжалась, как на торжество. «То, что мы снова вместе, даже после смерти, это и есть настоящее торжество, которое мы должны праздновать каждый день и каждую ночь», – объяснял он. Но сейчас он был слегка обескуражен, будто она, шутя, ударила его.
– Разве ты и я – не одно целое? – удивился он, пристально смотря на нее. – Разве ты не почувствовала нашу незримую связь, когда уколола палец иглой и я пришел на запах твоей крови? Разве это не прекрасно – сознавать, что наше наслаждение, как и наша боль, могут быть только общими? Только на двоих. И никого между нами.
Корделия виновато опустила глаза и поднесла руку к тугому корсету на талии. Казалось, внутри под ним бьется еще одно сердце – третье. Не может же это быть ребенок? Она тут же отмела догадку. Она не помнила, чувствовала ли это биение в ту ночь, когда казнили Донатьена. Или оно возникло потом.
– У меня для тебя подарок! – он широко улыбнулся, будто речь шла о чем-то особо радостном.
Он завалил ее подарками. Еще один не мог представлять особой ценности. Он встал и вытащил что-то из кармана колета, а потом двинулся к ней. Корделия тоже поднялась из-за стола. Ей хотелось уйти, прежде чем он ей это даст, но он уже вложил в ее пальцы большую двустворчатую раковину размером с ладонь.
