– Извините, Любовь Тимофеевна, – с робкой застенчивостью начал Вова объяснять свое вторжение, скосил глаза на фартук соседки и зашевелил ноздрями, почуяв кухонные запахи, – у меня это… соль кончилась. Яишню хочу себе пожарить. Может у вас найдется?
– Ой, Володя, да вы наверно голодный? А у меня ведь как раз… Зайдите, я вас накормлю. Не стесняйтесь, – выдала Люба как-то автоматически, не думая, что творит – будто вот голодный студент пришел за конспектами, а она – добрая, гостеприимная преподавательница и не может отпустить его без угощения.
Володя чуть не обалдел от этих первых признаков своего успеха. Ну, теперь все, держись интеллигенция. Мигом забудешь своего инженеришку, – пронеслась по его скромным извилинам торжествующая победоносная мысль. Он смело шагнул вперед. Однако, вместо коврика соседской прихожей нога наступила на грабли, которые тотчас звезданули его по лбу. И звезды не замедлили появиться в его потемневшем поле зрения, закружились красиво и причудливо, словно цветные стекляшки в детском калейдоскопе. Володя вскрикнул матерно и остановился на месте, ища шишку на лбу.
– Что с вами, Володя? – испугалась Люба, не добежав до кухни.
– Да я на эти… на грабли наступил.
– Какие грабли? Откуда здесь?.. Володя, вы точно в порядке? – заволновалась Люба и тотчас поняла, какую оплошность совершила, впустив к себе этого ненормального. Скорее всего, это я на грабли наступила, – мрачно подумала она.
Неожиданно в комнате зазвонил телефон.
– Да вы проходите на кухню и садитесь за стол, я сейчас, еще не готово, – сказала поспешно Люба и бросилась на звонок в комнату, закрыв за собой двери.
Вова вошел в кухню, потирая лоб, и сел за стол. По понятным причинам внимание его сразу привлекла электроплита «Лысьва», вернее то, что было внутри. Небольшое, похожее на экран телевизора, застекленное оконце в дверце духовки позволяло следить за тем, что готовилось. Володя присмотрелся и вдруг увидел черно-белую телевизионную картинку с привычными помехами. Кажется, что и звук он тоже услышал. Начиналась программа «Время». Торжественно и оптимистично звучало музыкальное вступление. Чего так рано? – удивился Вова вовсе не тому, чему надо было бы удивиться – видно здорово его граблями огрело. Вел программу диктор Виктор Иванович Балашов. Он начал сообщать что-то о предстоящем заседании политбюро, как вдруг все понеслось – и картинка, и звук. Затем неожиданно опять замедлилась, и Виктор Балашов, покончив, наконец, с серьезными темами, в привычной манере – чуточку небрежно и с легкой, почти ироничной улыбкой – произнес свое знаменитое: «И о погоде». Вова настроился на прогноз погоды – дело важное, но тут вдруг понял, что Балашов уже не Балашов, а покойный муж хозяйки. Володя испугался изображения, ибо ни капли доброжелательности на лице покойника он не заметил. Как раз наоборот. О погоде пришлось забыть. Покойник в духовке хотел видимо что-то сказать Володе, которому тотчас стало не по себе, но тут вошла в кухню Люба, и изображение исчезло. Зато в духовке появилось то, что должно было быть – какое-то румяное блюдо, чуть окруженное ароматными парами. Физиологические потребности, еще несколько минут назад ощущаемые в ноздрях, исчезли у Володи напрочь и заменились другими, тоже, впрочем, физиологическими. Он вскочил и, к глубокому облегчению Любы, заторопился уходить, отказался от угощения, что-то еще мыча на ходу.
– Возьмите хоть соль, вы же просили, – предложила напоследок Люба.
– Не, я это… Я ее… Я яишню с песочком лучше буду…
– Как это? Сладкую, что ли? – удивилась Люба, но дверь уже закрылась, и Вова, не успев толком захлопнуть свою собственную входную дверь, уже влетал в родной туалет.
Через несколько минут на всю парадную эхом пронесся водопад рухнувшей из бачка в унитаз воды. И только после этого захлопнулась наружная дверь квартиры странного соседа. Люба глубоко вздохнула от облегчения и даже рассмеялась – первый раз за много дней. Она решила, что может у нее, наконец, появится аппетит.
Вова, слегка оклемавшись от пережитого, кое-как дотянул до вечера – помогли остатки Солнцедара из темной бутылки, что украшала телевизор за неимением слоников или других статуэток – прилег на диванчик и заснул перед экраном, где что-то мелькало. Проснулся он, а скорее подскочил на диване, когда зазвучала знакомая музыкальная заставка композитора Георгия Свиридова «Время, вперед» – теперь уж вовремя по программе. Вова сел и стал напряженно вглядываться в экран своего убогого ящика, пока не появился диктор – само собой, Виктор Балашов. Когда речь зашла о предстоящем заседании политбюро, Вова резко подпрыгнул и бросился на телевизор, как Александр Матросов на амбразуру. Выключив аппарат, Володя еще некоторое время не мог спокойно дышать, а сердце его сильно колотилось. Некоторое время он ходил по комнате и размышлял о том, что мир не так просто устроен, как казалось раньше. Может вообще стоит пойти в церковь и свечку поставить?
Больше мистических кошмаров, вроде удара по лбу невидимыми граблями, не было, но ночью ему приснилось, что рядом с ним в кровати лежит плачущий Буратино. Деревянный человечек лежал на спине, и длинный, умело выстроганный нос его смотрел в полумраке прямо в потолок.
– Почему ты плачешь, дружище, – спросил осторожно Вова куклу, и во сне ему было жалко по-детски любимого когда-то героя сказки.
– Папа Карло умер – как же мне не плакать, – ответил Буратино и всхлипнул.
– О, Господи! Да что же случилось с ним, Буратино? – заволновался Вова, который почему-то почувствовал себя близким и родным деревянной кукле.
– Папа Карло наступил на грабли, получил удар по лбу и умер. Эх, уж лучше бы я наступил на них. Мне ведь хоть в лоб, хоть по лбу. Мозгов-то в моей голове совсем нет, и она такая крепкая.
– Печально. Мои соболезнования…
– Еще бы, ведь он мне был и отцом, и матерью – всем вместе.
– Да, я знаю. Читал когда-то в детстве… Теперь-то я книг почти не читаю. Все некогда. Да-с. Очень сожалею. Что же мне с тобой делать? – задумался на минуту Вова и вдруг вздрогнул, вспомнив про грабли в прихожей соседки. – Вот что, Буратино, а хочешь, я тебе заменю Папу Карло?
– Как же ты, Вова, можешь мне его заменить, ведь папа Карло – это папа Карло, а ты кто? Вот, смотри – колпачок мой полосатый. Чем пахнет? Потной ногой папы Карлы. Он чулок свой не постирал, когда сшил мне эту шапочку, и я никогда в жизни не буду его стирать в память о папе Карло. А ты, небось, и шить-то не умеешь. Да и носки у тебя – тьфу, дырявые, противные, даже не полосатые, серые какие-то, явно не импортные, – поморщился Буратино, насколько это возможно деревянным лицом, и еще больше расплакался.
– Ну и что, но зато… Зато… Это… Ну не плачь же ты, дурачок. А знаешь ли, Буратино, что я работаю., на мебельной фабрике? Тебе это о чем-нибудь говорит?
– Неужели? Я не знал., – удивился Буратино и даже перестал плакать.
– Вот, то-то и оно. Я ведь тоже строгать умею.
– Строгать – это очень важно, это многое меняет. Скажи, Вова, а мочиться ты умеешь?
