Размышляя об этом, я отправился один на утреннюю прогулку, не заходя в домик Толи. Золотисто-розовое утро, сказочные средневековые и, наверно, более ранние и поздние пейзажи с мельницами и развалинами замков, освещенные утренним солнечным сиянием, вызывали восторг, а потому и сомнения: стоит ли возвращаться? Тут и там ненавязчиво играли свой вечный спектакль Толины актеры, наряженные в одежды неопределенных сказочных времен непонятно каких европейских государств. Действительно, не только в раю нет времени, но и в сказках.
А даты и географические названия заменяются чем-то вроде «давным-давно», «в некотором царстве, в некотором государстве» или «жили-были когда-то». Смешно было бы, если бы сказка начиналась как-то так: «Во Франции, в такой-то деревне, с 1522 по 1573 год жили были старик со старухой…».
Я шел по беловатой, слегка извилистой и гладкой дорожке. На миг вспомнился разбитый асфальт и грязь дорог той жизни. Какой-то герой Толиного сказочного представления катил по дорожке большое деревянное колесо от телеги. Он вежливо поздоровался со мной на ходу, сняв свободной рукой шляпу. Где-то впереди замаячили слепые в лохмотьях с поводырем. Они шли неизвестно куда, держась друг за дружку, как дети из советского детсада, вышедшие с воспитателем на прогулку в город. Ну, прямо Тиль Уленшпигель какой-то. Впрочем, может это были не слепые, а прокаженные. Да, много интересного и неожиданного можно встретить в раю. Неподалеку в поле женщины орудовали серпами, вязали снопы, а где-то дальше виднелись полосы виноградника, уходящие к вершине зеленого холма. Крестьяне в широкополых шляпах срывали черные грозди и бросали в большие корзины, висящие у них за спинами. Там же рядом готовились приступить к своим обязанностям виноделы. Я почему-то четко видел все это издалека, будто был рядом. Скрипели колеса кибиток, мычали ленивые волы, какая-то дичь пугливо перебегала дорогу. И птиц, простых и экзотических, было много повсюду – пролетали мимо, сидели на ветвях оливковых деревьев, клевали что-то на этой райской земле. Даже павлины прогуливались по сторонам, демонстрируя свои яркие, как картинка детского калейдоскопа, хвосты. И никакого повторения картины, ни одного похожего друг на друга мгновения. Я останавливался около крестьянских хижин с соломенными крышами, просил у хозяев молока – пил его жадно из кувшина, и белые струи стекали по моим щекам. Крестьяне с все теми же огромными корзинами на плечах и за спинами, проходя мимо, охотно дарили мне целые грозди сладкого и сочного винограда. Кто-то, погонявший навьюченного двумя бочонками и мешками ослика, бросил мне бутылку деревенского красного вина, подмигнув и рассмеявшись. Она легко поймалась на лету. А потом я устроился в тени старого оливкового дерева, пил вино из темной бутылки и слушал свирель пастушки, что с двумя верными псами пасла на зеленом холме своих овец. Я знал, что никогда вся эта сказка не надоест, никогда не наступит время скуки. Даже если оставаться только в этом одном месте у Толика в гостях. И никакого угрызения совести от безделья. А ведь сколько всего я еще не видел и не испытал. Жажда узнать и увидеть снова проснулась во мне. Но вдруг… Вдруг появилась и прошла мимо босая женщина с кувшином на плече. Свернув с дороги на узкую тропинку, ведущую к реке, она обернулась и на лице ее мелькнула добрая улыбка. Я невольно остановился и стал провожать ее взглядом. Женщина была похожа на Любу и на мою мать, которую я не знал и не мог помнить. (Может быть будущую мать?) К спине ее платком был привязан спящий малыш. И я почувствовал себя этим ребенком, ощутил в себе его сладкий и спокойный сон, даримый теплом и близостью матери, ее любовью. Случайный это был или кем-то придуманный и посланный мне светлый миг?
Я продолжил свой путь, очарованный этим видением. Не дойдя до домика Толи, свернул к реке и неподалеку от водяной мельницы увидел его, сидящего с удочкой.
– Привет, Толя, – поздоровался я, подойдя ближе.
– Тише ты, рыбу спугнешь.
– Ну, извини, брат. Что, много наловил? – поинтересовался я теперь уже почти шепотом.
– Да ну, мелочь одна, тьфу – коту разве что. Вот, полюбуйся, – показал Толя свой скромный улов.
– Это в раю-то и не клюет? – удивился я.
– А ты думаешь, рыбак будет счастлив, если лишить его волшебного чувства ожидания, полной надежды тишины, созерцания поплавка и речной глади, всего этого покоя и равновесия, даже маленьких временных неудач? Это что б он еле успевал дергать удочку? Тьфу. Нет уж, скажет он, увольте. Чай не в рыбколхозе, где план надо выполнять, сетями ловить. Тут другое.
– Ты что, даже динамитом не пытался ловить? Здесь же нет милиции и инспекторов всяких, – пошутил я.
– Да, сразу видно, что ты не рыбак, – вздохнул Толя и тут же насторожился. – Тише, опять клюнуло, вроде что-то приличное намечается. Оп, попалась, подружка! Ну-ка, бери сачок, помогай ее взять. Только б не упустить эту бестию.
Вдвоем мы как-то грамотно и элегантно выворотили на берег приличных размеров судака. Оказывается, это была не она, а он – почему-то кажется, что все судаки мужского пола. Впрочем, может быть, и она. Судачиха, что ли? На лице Толика засветилось счастливая и довольная улыбка.
– Сейчас ушицы наварим, обалдеешь, – пропел он радостным голосом, потирая руки. – И мелочь эту тоже подбросим в котел для навару.
Судак, между тем, сам собой, без насилия, успокоился и из живой (как бы) рыбы превратился в тупо лежащий ингредиент будущей ухи, не вызвав в наших душах ни жалости, ни так называемых угрызений совести. Впрочем, в раю нет потребности в этой фигне и так в любом случае. Это мы как раз жмурики – убивай, не убивай. А судак – это так. О, рифма!
Мы быстро собрали достаточное количество сухого хвороста и разожгли костер. Я вгляделся в этикетку спичечного коробка, из которого Толя доставал спички. На ней был изображен колхозник на фоне своей деревни, а сбоку стояла надпись: «Крестьянский заем облегчает налог». Антиквариат, однако. Наверно, из его детства. Такую бы коллекционеру. С собой у Толи был котелок, а в нем нашлось все остальное, необходимое для хорошей ухи – соль, несколько картофелин, лук, пучок укропа, лавровый лист и черный перец. Пока закипала вода, Толик почистил рыбу, сойдя к берегу поближе к воде. Внутренности он оставил птицам, сложив их на камень. Чайки не замедлили появиться и быстро все склевали, наделав шуму. Божественный лаврово-рыбный аромат, мешаясь с дымом костра, разбудил все мои, лишенные материи, органы чувств, и я готов был, как шаман, бегать вокруг костра и висящего над огнем котла. Понятное дело, уха получилась божественной. Особенно после стопки холодной водки. Не спеша, орудуя деревянными ложками, мы черпали уху прямо из котла. Она была очень ароматной, горячей, дымилась, но не обжигала.
Ни костей, ни рыбьей чешуи в рот мне почему-то не попадалось, хотя я хлебал уху, не присматриваясь к тому, что зацеплял ложкой. Ну а чему тут удивляться, это же рай. Впрочем, Толик все же чем-то отплевывался, вынимал изо рта какие-то кости и смачно обсасывал рыбьи головы, выковыривал глаза и их тоже ел. Ему, видимо, этот ритуал нравился, и без него уха – не уха. Черный хлеб с хрустящей корочкой, которым мы заедали, был будто бы только что из пекарни. У Толи нашлось и масло в стеклянной баночке из– под майонеза. Оно не растаяло, было твердым, но намазывалось легко на хлеб.
