Епископ Нивело Суассонский, чей корабль первым коснулся стен Константинополя, вскоре отправил в свой кафедральный собор несметные сокровища, включая главу первомученика Стефана, шип с тернового венца и палец апостола Фомы, который тот вкладывал в раны Христа. Кроме того, Нивело одарил монахинь обители Богоматери Суассонской поясом Пресвятой девы, а аббатству святого Иоанна в Винье направил руку Иоанна Крестителя. Когда сам Нивело в 1205 году вернулся в Северную Францию, он вез с собой главы Иоанна Крестителя и апостола Фомы и два больших распятия, сделанных из Креста Господня. Эти изумительные трофеи показывают главенство Нивело среди духовенства крестового похода.
[562]
Епископ Конрад Альберштадтский тоже привез прекрасное собрание святынь, включая частицы Креста господня и десятки мощей апостолов (главу Иакова, брата Христова) и многих других святых. С ним прибыло такое количество предметов, что Конрад был вынужден построить новый алтарь, чтобы разместить их все. Для украшения своей церкви он пожертвовал золото, серебро, пурпурные ткани и два прекрасных гобелена.
[563]
Если добавить к этим описаниям рассказы Робера де Клари и рассмотреть, к примеру, сокровищницу церкви святого Марка в Венеции, можно представить себе размеры грабежа. Робер писал о фиале с кровью Христовой из церкви Богородицы Фаросской во дворце Буколеон, а также о терновом венце и ризе Девы Марии.
Разумеется, в Северную Европу отправилось гораздо больше предметов, чем представлено в описаниях. Иногда они оставляли след и в географии — как, например, деревушка Лонпре-лес-Корп-Сенс близ Амьена. Название ее происходит от мощей, принесенных в местную церковь участником Четвертого крестового похода Алемом де Фонтеном.
[564] Однако в большинстве случаев трофеи терялись из вида и оседали в сокровищницах, церквях или дворцах на Западе, или же просто переплавлялись еще в Константинополе и исчезали навсегда. Грекам удалось спасти лишь некоторые предметы. Робер де Клари отмечает, что в церкви Богородицы Фаросской во дворце Буколеон находились погребальные пелены, в которые был обернут Христос и на которых явно сохранился его облик. Крестоносцы могли видеть эту бесценную святыню во время посещения города во второй половине 1203 года — но ее было легко унести и, скорее всего, она была куда-то вывезена в апреле, поскольку, как сетовал Робер, никто не знал о ее судьбе.
[565]
С точки зрения Никиты, самой ужасной стороной разграбления Константинополя было отношение уроженцев Запада к горожанам. В ответ на любую попытку вступления в контакт с захватчиками выхватывался кинжал, и следовал удар ледяной стали. Людей, пытавшихся покинуть город, останавливали, а их багаж безжалостно разоряли. Крестоносцы были настолько охвачены стремлением к наживе, что казались недоступны голосу рассудка.
Агрессивность уроженцев Запада находила выход и в сексуальном насилии. Как веками случалось с разнообразными армиями, поругание женщин противоположной стороны служило одновременно физической разрядкой и демонстрацией победы. Не обращая внимания на вопли жертв и страдание отцов, мужей и братьев, крестоносцы насиловали женщин, молодых и старых, замужних и девиц. «Пощадили ли эти безумцы благочестивых матерей или молодых девиц, или тех, кто, избрав своим уделом девственность, посвятил себя Богу?» — вопрошал Никита.
[566] Николай Месарит описывал, как крестоносцы «отрывают детей от матерей и матерей от детей, распутничают с целомудренными девами в святых храмах, не ведая страха ни перед Господом, ни перед людским отмщением».
[567]
Часть горожан была взята в плен, чтобы затем быть предложенной за выкуп. Люди пытались скрыться от крестоносцев. Кто-то искал убежища в церквях, но «не было места, где можно было бы скрыться, и не было приюта для тех, кто в слезах искал его».
[568] В течение последующих нескольких дней оккупанты непреклонно и тщательно исследовали город, присваивая себе все ценное, как бы хорошо оно ни было спрятано.
Врываясь в дома, крестоносцы выкидывали их жителей или брали их в плен, занимая помещения. Виллардуэн мельком замечает: «Каждый селился, где хотел, недостатка в прекрасных постройках не было».
[569] Интересно, что для Робера де Клари вопрос размещения оказался куда более проблемным. Будучи представителем высшего руководства крестового похода, Виллардуэн, вероятно, расположился в одном из богатых дворцов, которых было много в Константинополе. С точки зрения Робера, занимавшего в иерархии куда более скромное положение, руководство позаботилось лишь о собственных нуждах, предоставив бедным думать о себе. Робер заявляет, что лучшие дома были разделены между знатью, без ведома или согласия простых участников похода, что он счел дурным предзнаменованием и приметой грядущего предательства обычных воинов.
[570]
Крестоносцы захватывали не только деньги, святыни, драгоценности и дома. Они расхаживали по улицам в великолепных нарядах. Головы лошадей украшали прекрасные вуали, шляпки в форме барабанов и белые кудрявые парики, модные у городских красоток. Повсюду празднование сопровождалось большим количеством алкоголя. Некая блудница, вернувшись из предшествующего сражению изгнания, расселась на патриаршем троне в Святой Софии, а затем, вскочив, начала петь и плясать вокруг священного алтаря, резвясь и забавляя публику.
Были разграблены константинопольские винные погреба. Желание выпить у уроженцев Запада было настолько сильным, что они не утруждали себя смешиванием вина с водой, как это обычно делалось. Песнопения и попойки продолжались день и ночь. Некоторые пожирали местные яства, остальные искали продукты, чтобы приготовить что-то более привычное. В огромных котлах варились куски бычьих туш, солонина кипятилась с бобами, все это сдабривалось чесночным соусом. Когда подходило время обеда, никто не обращал внимания на то, что в качестве столов, стульев или табуреток могли использоваться освященные предметы.
[571]
Никита Хониат сам стал жертвой крестоносцев. Из его рассказа можно почерпнуть яркое впечатление о чувствах человека, павшего жертвой грабежа. Часто говорится, что историю пишут победители. Это утверждение было особенно справедливо в средние века — так что, несмотря на вполне объяснимую предубежденность автора, труд Никиты является редким случаем взгляда побежденного. «В тот воистину проклятый день» (13 апреля) в его доме собралось множество друзей. Его основной особняк был уничтожен при пожаре в конце 1203 года, а другое жилье располагалось неподалеку от Святой Софии.
