Самых значительных — а может, просто чем-то отличившихся — вождей хоронили под массивными каменными сводами, которые, возможно, располагались на месте ритуальных центров. Самые ранние монументальные погребения Британии старше усыпальниц Микен, которые они отдаленно напоминают, не менее чем на тысячу лет. Их камни обтесаны не так ровно, но в целом они предваряют погребальные, конической формы помещения Микен с кронштейнами. В самых выдающихся примерах таких погребений длинные выложенные камнем галереи ведут к месту погребения; их покрытые плесенью стены намекают на возможность существования неразгаданных символов
[826].
Бросить драматический взгляд на мир вождей позволяет то, что выглядит как будто далеким передовым постом на Оркнейских островах, заселенных около 3500 года до н. э. Сложно устроенная могила в Мисс-Хоув напоминает храмовый комплекс в Барнхаузе, где центральное здание во время летнего солнцестояния заполняется солнечным светом. Каменные круги в Бродгаре и Стенджессе напоминают уменьшенную геометрию Стоунхенджа. Искусно выстроенная каменная деревня Скара-Бре раскопана вместе с очагами и всеми деталями постройки. Соблазнительно вообразить ее дальней колонией мегалитических метрополисов Уэссекса и Бретани, общества поклоняющихся солнцу в холодном климате, сохраняющего стиль и обычаи «культурного багажа» далекой родины. Но можно сразу почувствовать опасность поспешных заключений о направлении культурных трансмиссий в доисторической Европе, если перевернуть модель: реальные отношения могли быть как раз противоположными. Оркнеи могли играть роль Кикладских островов или Крита Атлантики, где цивилизация возникла самостоятельно, почти без влияния окружающего мира, а потом оказала воздействие на сушу. Культура Уэссекса, развившаяся вокруг Стоунхенджа, могла быть колонией, которая с трудом и медленно, но превзошла материнскую культуру Оркнейских островов, как, например, США превзошли Великобританию.
Подобные неопределенности, множась в трудах ученых, заполняют брешь, не заполненную письменными свидетельствами. По мере того как во второй половине первого тысячелетия до н. э. подобные письменные источники постепенно становятся доступными, у нас складывается представление об обществе, изменившемся со времен мегалитов и богатых погребений: изменившемся благодаря достижениям металлургии, в особенности появлению высокотемпературных печей, в которых можно плавить железо; еще более измененном достижениями в получении соли и стекла и все более масштабной торговлей этими продуктами; об обществе, изменившемся благодаря распространению ржи по северному побережью Атлантического океана; это общество обновлялось и отчасти регрессировало, потому что Атлантический предел привлекал из глубины континента новых мигрантов и новые элиты, которые не интересовались океаном и не использовали его возможности. Постепенное заселение всего побережья европейского предела людьми, говорящими на кельтских языках, было частью такого процесса.
Из всех соседей, если не считать персов, больше всего внимания кельтам уделяли греки и римляне; они знали кельтов как врагов, торговых партнеров и в конечном счете как участников создания империи, поглотившей большую часть кельтских земель. Они представляли себе кельтов как удивительно однородную группу, учитывая обширность кельтской территории со сходными языками и единым общим самоназванием. Кельтов боялись, рассказы о них вызывали у греков и римлян мурашки по коже: например, кельты охотились за человеческими головами и подвешивали их к седлу. Они практиковали человеческие жертвоприношения, зашивали жертв в больших плетеные изображения своих богов и сжигали живьем.
Их храбрость вошла в пословицу — они не боялись «ни землетрясений, ни волн». Их порывистость была объектом презрения: из-за нее кельты часто терпели поражения в битвах. Пьянство кельтов вызывало уважительный страх и позволяло извлекать прибыль: для италийских купцов любовь кельтов к вину стала «сокровищницей». Значение питейных ритуалов в кельтской культуре подтверждают находки в погребениях, например, в роскошной могиле богатой тридцатипятилетней хозяйки Викса, похороненной вместе с огромным поразительной работы, греческим сосудом для вина; сосуд так велик, что его пришлось везти по частям, а потом собирать; рядом с ним множество чаш.
В древности главнейшим испытанием для цивилизации становилась проверка на непобедимость. Плененных в битвах считали «природными рабами», самим своим низким положением обреченными служить более сильным. Поэтому в глазах греков и римлян кельты считались презренными, обреченными народами с незавидной судьбой. Самый известный рассказ о них и посейчас — благодаря Гошинни и Удерзо
[827] — рассказ о том, что они боялись, как бы небо не упало им на головы. Однако, если применить менее строгие критерии, кельтская цивилизация была великолепна. Их профессиональный образованный класс — друиды — не доверял свою древнюю мудрость письменности из понятного стремления сохранить ее в тайне, лишь для себя; однако до нас дошло достаточно надписей на языке этрусков, греков, иберийцев и наконец на римской латинице, чтобы свидетельствовать о стремлении друидов использовать и запись. Письмо использовалось для увековечивания законов — еще одно, согласно критериям Аристотеля, указание на различия между цивилизацией и варварством, — и для административных записей. Когда Цезарь вторгся в Галлию, он смог подсчитать количество противостоящих ему людей по захваченным налоговым документам. Статистические расчеты кельтов опирались на развитую теоретическую математику. Фрагменты календаря для прорицаний, найденного в погребении в Колиньи, — возможно, впрочем, календарь относится к более позднему периоду, когда было сильно римское влияние, — свидетельствуют об умении рассчитывать время по перемещению луны и о столетиях наблюдений за движением небесных тел. Что подтверждает высокую оценку, данную Цезарем астрономии друидов.
Урбанизация, которую римляне отождествляли с цивилизацией, была не слишком развита; когда вождь бриттов Карактус был доставлен в Рим для участия в триумфе, он, должно быть, удивился тому, что создателям такого города захотелось захватить жалкие лачуги его племени. Но в городах, которые кельты строили до вторжения римлян, присутствовали все неотъемлемые удобства цивилизации: поставка свежей воды и канализационная система удаления отбросов. И хотя городов было мало, они далеко отстояли друг от друга и по римским стандартам были плохо отстроены, ко времени Трансальпийской войны в последней четверти второго столетия до н. э. галльские кельты построили общество, которое римляне считали похожим на свое: это общество не было основано на племенной структуре, оно было неоднородно, ранг индивида определялся его богатством, доблестью, происхождением и родственными отношениями. Благородство измерялось не землей, а количеством скота; за пользование скотом крестьяне платили владельцам стад телятами, свиньями и сеном.
Экономика определялась тем, как тратилось богатство. Самые непродуктивные потребители — мертвые — отнимали огромные средства в виде погребальных подношений. Ненасытность кельтской знати в том, что касалось импорта из Средиземноморья, создавала постоянный торговый дефицит, который требовалось возмещать золотом. На исходе IV века до н. э. предметы роскоши становятся слишком дорогими, чтобы помещать их в могилы. Хотя все чаще встречающаяся подделка кельтских золотых украшений, замена их медными и может иметь определенное отношение к эстетике — сплав золота с медью выглядит привлекательно — скорее это все-таки результат нехватки золота. Пить вино из греческой чаши можно было только с большими затратами. Заменой торговли стали вторжения кельтов на территорию Средиземноморья: Плиний рассказывает, что галльские завоеватели впервые пересекли Альпы, соблазнившись тем, что привозили с собой мигранты из Гельвеции: сушеным инжиром, виноградом, вином и маслом.
