Книга Цивилизации, страница 152. Автор книги Фелипе Фернандес-Арместо

Онлайн книга «Цивилизации»

Можно реконструировать много подобных историй о распространении влияния Греции и Рима на культуры за пределами Запада: Малави и Нагою, Кейптаун и Джакарту, Сибирь и Сайгон — на самые неожиданные места, где греческие и римские авторы входят в программу и где банки, библиотеки и церкви строят на пьедесталах и с портиками. Показательный пример — и очень совершенный, поскольку относится к культуре, в которой христианство было воспринято как часть общего влияния, — дают Филиппины XIX века. Главное действующее лицо нашего последнего эпизода — герой филиппинского национализма Хосе Рисаль. Его можно представить как продукт последнего европейского ренессанса. Этот азиат получил европейское образование, он был лучшим студентом Мадридского университета своего времени. Это был человек Возрождения, homo universale ^[981], который добивался успеха во всем, за что ни брался: в поэзии и прозе, в скульптуре и хирургии, в образовании и революции, в профессии антиквара и в антиколониализме. Подобно истинному универсальному человеку, он в то же время везде оказывался не совсем уместен: в Гонконге он был «испанским врачом», а в Маниле «китайским метисом». Он заполнил свой великий роман Noli me tangere («Не прикасайся ко мне») классическими аллюзиями. На титульном листе он умудрился упомянуть Гомера, Цезаря, греческие трагедии, Шиллера и Шекспира: парад знаменитостей традиции, к которой он приписывал и себя. Его исследования языков народов, обитающих на Филиппинах, проведены в русле гуманистической традиции — это продолжение усилий некоторых ранних ученых священников-испанцев на островах. Он предвосхитил «плеяду» филиппинских писателей, готовых продолжить его дело ^[982]. Когда пытаешься объяснить суть его характера, на ум часто приходят сопоставления с Возрождением. Он «Сервантес Азии» или «тагалогский Шекспир». Когда Унамуно назвал его «тагалогским Гамлетом», он думал не о средневековом датском принце, а о драматическом персонаже эпохи Возрождения.

Это, конечно, не вся правда о Рисале. Он искал вдохновения и в туземных традициях, наследником которых себя считал. Тагалогскую поэзию он слышал раньше, чем научился читать по-испански. Его комментарии к одной из самых ранних испанских хроник филиппинской истории были частью поисков золотого века Филиппин, еще не испорченного колониальным опытом. От ученого и писателя, представляющего традиции Ренессанса, можно было этого ожидать. Ренессанс обычно вызывает разные типы оживления литературы. В монастыре Беды бард Кадмен пел старинные народные песни. Карл Великий, покровитель Каролингского Возрождения, приказал записать традиционные франкские стихи, прежде чем они будут забыты, хотя, увы, они все же, по-видимому, утрачены. В каждом последующем европейском ренессансе за возрождением классики следовало оживление интереса к народному творчеству. Неудивительно, что то же самое происходило, когда ренессанс достиг более отдаленных берегов. В последние месяцы своего изгнания в Минданао, оторванный от метрополии и космополитического окружения, в котором провел всю жизнь, Рисаль как будто еще больше углубил свою связь с тем, чтобы было частью прошлого его родины. Когда она вернулся в Манилу, чтобы быть расстрелянным за участие в революционном национальном движении, он потребовал изменения своего смертного приговора, где его назвали «китайцем-полукровкой»: он хотел, чтобы его назвали «чистокровным туземцем». Не совсем справедливое требование, но оно полностью отражает состояние его сознания, его протест против культурной гибридизации, которой была посвящена работа всей его жизни. Идя на казнь, он оттолкнул распятие, протянутое благожелательным священником и, готовясь встретить залп, повернулся в сторону моря. Европейское влияние, которое сделало его одновременно классицистом и националистом, пришло оттуда — из великой, хаотичной, глубоководной среды, которую лишь недавно начал одомашнивать человек. Чтобы понять, как мировой океан стал если не обитаемым, то по крайней мере доступным для пересечения и превратился во множество дорог, соединяющих цивилизации, мы последуем за предсмертным взглядом Рисаля.

Мусульманское озеро

Чуть больше ста лет назад вождь племени по по имени Матака в глубине восточной Африки на берегах озера Ньяса переодел своих людей в арабское платье, спустил на воду индийские дау, насадил кокосовые рощи и преобразил свою приозерную столицу с помощью архитектуры суахили. Когда ему удалось вырастить манго, он воскликнул: «Ах! Наконец-то я изменил яо так, что страна стала напоминать берег!» ^[985]

Мне трудно представить себе исход его цивилизационного эксперимента: возможно, столица вождя приобрела вид дряхлый, неуместный и не соответствующий среде. Однако этот эпизод вписывается в контекст одного из величайших творческих изменений в мировой истории: преобразования Индийского океана в исламское озеро; этот океан стал так основательно использоваться для передачи культурных влияний, что эти влияния достигли даже яо, которые жили на самых окраинах бассейнов рек, впадающих в Индийский океан, а освоение доступных для мореплавания мест во всем мире, использование океанских маршрутов привели мировые цивилизации к тесным контактам друг с другом, а в некоторых случаях и к смене цивилизациями среды своего зарождения. Океанская среда, которая рассматривается в последней части этой книги, представляет интерес, как арена, на которой происходило распространение и модификация цивилизаций. В этом процессе океаны, первоначально — только средство общения цивилизаций, превратились в главную ось, на которой цивилизации преобразуются.