Хотя было бы неверно обвинять другие культуры во враждебности или равнодушии к торговле и мореплаванию, культ морского рыцарства имел своим следствием в Европе облагораживание занятий, которые в других местах считались осквернением касты или тормозили социальную подвижность и продвижение вверх. Сухопутное довольство вызывало у элиты, не читавшей морских рыцарских романов, презрение к морской жизни. Усилия Китая начала XV века на море были подорваны оппозицией мандаринов, представлявших интересы сухопутных классов (см. выше, с. 503, 577). В Малакке XV века купцы носили дворянские титулы, а индийские купцы использовали низший стиль ни-на, происходящий от санскрита; но и те и другие получить высшие чины не могли
[1069]. Правители этого региона постоянно марали руки торговлей, но никто из них не мог титуловать себя, как португальский король, «повелителем торговли и мореплавания». Однако было бы ошибкой полагать, что предрассудки замедлили развитие морской Азии или ее потенциал торговле с далекими землями был ограничен культурными препятствиями: напротив, многие азиатские государства управлялись султанами и шахами, не чуждым духа предпринимательства; способность традиционных обществ этого региона становиться родиной империй и катапультой капитализма продемонстрирована насыщенной торговой и имперской историей многих из них (см. выше, с. 478–500).
Диктатура времени
Коммерческая инициатива редко проявляется в атмосфере довольства, и в любой длительной гонке выгодно неожиданно выскакивать из-за спины. Атлантический прорыв 1490-х годов напоминает усилия сегодняшних развивающихся стран, отчаянно пытающихся привлечь оффшорные ресурсы. Сопоставимый прорыв в Индийском океане трудно представить себе именно потому, что здесь существовала исключительно богатая торговля. Она полностью занимала все имевшиеся корабли, а те, кто ее вел, получали соответствующее вознаграждение. В таких условиях пересекать пояс бурь, который защищает океан с юга, и огибать Африку или пытаться в поисках новых рынков пересечь Тихий океан было бы ненужным риском и напрасной тратой средств; а вот для сравнительно небогатой экономики Западной Европы такие затраты казались стоящими. Возможно, именно по этой простейшей причине Васко да Гама оказался в Калькутте — раньше, чем какой-нибудь индийский, арабский, китайский или индонезийский купец «открыл» Европу, проплыв по морю; вопреки технологическому превосходству и богатым традициям мореплавания на Востоке. Прорыв произошел не из-за какого-либо превосходства Европы; напротив, к нему побудило своего рода ощущение неполноценности: нищим приходится биться как рыба об лед. Как советовала Лазарильо де Тормесу его мать: относительно бедный должен стараться догнать относительно богатого в надежде, что из этого что-нибудь да выйдет
[1070].
Тем не менее для рассчитанных на много лет коммерческих предприятий вроде плаваний 1490-х годов в далекие океаны и к далеким континентам по ранее неизвестным маршрутам необходим капитал. В этой связи нельзя исключить объяснение, помогающее привязать прорыв именно к этому периоду. У 1490-х годов есть особенность, которая может объяснить исключительные достижения этого десятилетия, — причем это единственная особенность, которую признают абсолютно все: 1490-е годы наступили после 1480-х. Предшествующее десятилетие оказалось исключительно выгодным для инвестиций в атлантические плавания. Депутаты португальских Кортесов в 1481–1482 годах превозносили Wirtschaftswunder
[1071] Мадейры и Порто-Санто, утверждая, что только за один 1480 год «двадцать больших кораблей с полубаками и сорок или пятьдесят других взяли груз, в основном сахар, не считая других товаров и других кораблей, шедших к названным островам… ибо названные острова обладают достоинствами и богатством, которые там можно взять»
[1072]. В 1482 году в устье реки Бенья была воздвигнута крепость Сан-Хорхе-да-Мина, которая должна была обеспечить португальцам контроль над торговлей золотом, в то время как торговлей с Африкой управляли из Каса-да-Мина, в непосредственном соседстве с королевским дворцом в Лиссабоне. Трудоемкое и дорогостоящее кастильское предприятие в Атлантическом океане — завоевание Канарских островов — начало приносить прибыль, как только острова были захвачены и превращены в плантации сахарного тростника. В 1484 году, в том самом году, когда было официально объявлено о завершении завоевания, на острове Гран-Канария, в Гаете, была открыта первая сахарная фабрика; вскоре за ней последовала вторая — в Гуйаре; быстрое развитие сахарной промышленности свидетельствует об успехе этих предприятий
[1073]. Наконец, есть основания полагать, что в 1480-е годы начала приносить прибыль эксплуатация северной Атлантики из Бристоля — на том самом маршруте, которым прошел Кабот. Когда датский королевский двор запретил торговлю с Исландией, в Бристоле из портовых документов исчезли северные товары, но в 1480-е годы снова появляются продукты добычи китов и моржовая кость. Тот факт, что исследовательская экспедиция 1481 года взяла с собой огромное количество соли, подтверждает, что были открыты богатые рыбные места — может быть, из Бристоля даже начали ловлю на изобильных ньюфаундлендских банках
[1074]. Даже в небогатой экономике Западной Европы 1490-х годов было достаточно денег для дальнейших исследований, потому что прибыль 1480-х была многообещающей.
Атлантический прорыв привел к коммерческим и имперским последствиям, которые в общем и целом признают все, но о деталях которых идут ожесточенные споры. Однако, глядя из сегодняшнего огромного далека, можно сказать, что самое важное последствие этих плаваний коснулось статуса науки. Европейское превосходство в науке не может объяснить прорыв; напротив, возникновение этого превосходства отчасти причинно связано с прорывом. С точки зрения перспектив истории науки плавания вроде путешествий Колумба и Васко да Гамы были крупномасштабными экспериментами, переводившими географические гипотезы в точное знание. Раболепное отношение Колумба к старым текстам наряду с его парадоксальной радостью, когда ему удавалось на основе своего опыта исправить эти тексты, свидетельствует о том, что Колумб был одним из последних факелоносцев — представителей средневековой космографии, стоявшим на плечах предшественников, и одновременно одним из первых маяков научной революции, огонь которого зажгли эксперименты по проверке прежних знаний. Плаванию Васко да Гамы предшествовали другие, пробные экспедиции: в 1488 году Бартоломео Диас обогнул мыс Доброй Надежды, в 1487–1490 годах португальская разведывательная экспедиция достигла Индийского океана по Красному морю. Как и плавания Колумба и Кабота, это были предприятия, подталкиваемые вопросами, поставленными географией гуманистов XV века. Каковы размеры мира? Насколько широк Атлантический океан? Окружен ли Индийский океан сушей, как утверждали традиции древней географии? Точное место этих исследований в экономической и политической истории — спорный вопрос; однако сделанные в ходе их открытия сразу становились частью научной картины мира, создавалась единая карта мира и его ресурсов. Прежние цивилизации составляли представление о планете на основе догм космологии, индуктивных догадок, неожиданных откровений и унаследованной традиции, а не путем усовершенствования и развития теории. Сегодняшним представлением мы во многом обязаны практическим данным эмпирических наблюдателей, которых мы называем исследователями и мореплавателями.
