Сама попытка отделить себя от животных есть обманчивая форма самовосхваления. Это различие никогда не проводилось достаточно удовлетворительно. В XVIII веке, на фоне озорных сатирических песенок, лорд Монбоддо утомлял читателей своей теорией о том, что орангутаны были людьми
[1174]. Герой одного из романов Томаса Лав Пикока — орангутан, который, обладая всеми разумными способностями, кроме речи, приобретает репутацию глубокого мыслителя, титул баронета и место в Палате общин. А тем временем пигмеев, готтентотов и австралийских аборигенов не относили к людям. Сегодня мы предпочитаем классифицировать человека как животное, неразрывно связанное эволюцией с этим царством, и считаем, что это решает дело. Но по сравнению с другими существами мы по-прежнему упорно отводим себе высшее место.
Конечно, есть доводы и в нашу пользу. Человек способен выжить в гораздо большем числе сред, чем любое другое живое существо. Вероятно, мы из всех видов обладаем лучшей коллективной памятью, наша способность фиксировать информацию лучше вооружает нас для того, что мы зовем прогрессом, и для использования разнообразного опыта — хотя, если судить по тому, как мы пользуемся своими преимуществами, нас могут счесть неполноценными. И, точно так же как историки измеряют успешность общества его способностью вести войны, мы обладаем преимуществами в уничтожении других видов. В этом отношении нас превосходят лишь несколько видов микроорганизмов. Большинство других поводов гордиться своим положением человека трудно или невозможно оценить по объективным стандартам.
Безотносительно к своим ошибкам и усилиям мы по-прежнему находимся в полной власти природы; у нас нет возможности контролировать долговременные климатические изменения, которые в прошлом не раз задерживали или останавливали развитие человека. Вероятно, нас скорее удивит новый ледниковый период, неожиданно обрушившийся на нас, чем опалит глобальное потепление, возникшее из-за наших ошибок. Между тем потепление может причинить планете вред в других отношениях, ускорив высушивание, обжигая края обитаемых зон и превращая в опасное скопление микробов все разрастающиеся поля водорослей и мусора, плавающие по всему мировому океану.
Несмотря на «чудеса» современной медицины, болезни кажутся непобедимыми всем, кроме обладателей самодовольного или ленивого воображения. Микроорганизмы, вызывающие болезни, стремительно эволюционируют. Как стафилококки победили пенициллин, так современные штаммы проявляют тенденцию сопротивляться антибиотикам: сегодня эти адаптации опережают способность медицинских исследований реагировать на них. Несколько лет назад считалось, что в результате глобальной программы вакцинации туберкулез уничтожен: новый W-штамм этой болезни сопротивляется всем средствам воздействия и убивает половину заболевших. СПИД, несомненно, не последняя массовая болезнь, которая возникла со стремительной внезапностью и убила и убьет миллионы, прежде чем будет найдено средство от нее. Нас ожидают новые пандемии, подобные пандемии инфлюэнцы в 1917–1918 годах, которая унесла больше жизней, чем Первая мировая война. Как и микроорганизмы, контролировать переносящих болезни паразитов удается все с большим трудом, особенно это относится к малярийным комарам и к все растущим популяциям городских крыс
[1175]. Вот рассуждение, над которым стоит задуматься: в истории медицины, как и во многих других аспектах истории, последние два столетия были обманчивой интерлюдией — нетипичным эпизодом. Мы убедили себя, что снижение вирулентности возбудителей болезней — произошло исключительно в результате наших усилий в области гигиены, профилактики и лечения. Но не менее вероятно, что мы воспользовались перерывом в эволюции — незамеченным и незафиксированным периодом относительно низкой вредоносности в биологии болезней. Если это так, нет оснований полагать, что этот период будет длиться бесконечно.
Консервативное движение заставило нас озаботиться выносливостью природы, как будто природе без нас не выжить. Деревья, лишайники, водоросли существовали до нас и будут существовать, когда нас не станет: какой объективный тест может быть убедительнее? В стихотворении Питера Гиссарта, приведенном в качестве эпиграфа в начале этой главы, дубы становятся страшным символом устойчивости природы. Они буквально держат нас, проникая своими холодными, как железо, цепкими, как клешни, корнями глубоко в землю. Я предпочитаю думать, что они сменят нас без всякой злобы, но соблазнительно счесть их торжество справедливым. Пока мы оплакиваем или прославляем свою власть над природой, сама природа ждет часа мести.
2) Угроза, созданная нами самими
Не обязательно ждать, чтобы все разрушил Пан: люди могут справиться и без посторонней помощи. Цивилизации, которые щадит природа, регулярно уничтожают себя сами. Обычно считается, что угроза уничтожения мира в ядерной войне в конце XX века уменьшилась, когда политические изменения позволили мировым державам перестать угрожать друг другу атомным оружием. Однако большая часть этого оружия осталась нетронутой; теперь им располагает больше государств, в том числе и ненадежные режимы, к тому же такое оружие можно изготовить частным образом — террористы и организованная преступность тут не исключение. Поэтому страшной опасностью будущего скорее становится то, что я назвал «маленьким локальным ядерным холокостом», а не всеобъемлющий Армагеддон, которого опасались в недавней истории. Все более угрожающим выглядит биологическое и химическое оружие, с которым человечество еще не сталкивалось в больших масштабах: когда в 1995 году в Японии полиция арестовала членов секты «Аум Синрикё», сообщалось, что подозреваемые приготовили большие количества спор бактерии Clostridium difficile, чтобы заменить яд, который они уже распространяли. Даже мирное применение атомной энергии чревато опасностями: разрушение реактора может отравить обширные пространства, и мы до сих пор не знаем, как избавляться от ядерных отходов.
Иногда цивилизации поглощались захватчиками. Одна из наиболее заметных современных тенденций — различная демографическая статистика областей, где население сокращается, и многих районов мира, преимущественно самых бедных и обездоленных, — где оно непрерывно и быстрыми темпами растет. Это вызвало у многих опасения травматического притока населения из бедных районов, где слишком много голодных ртов, в богатые области, где есть излишек продовольствия. Результат, как полагают, будет аналогичен преобразованию Европы времен классической древности при вторжении «варваров» в Римскую империю или предполагаемому уничтожению древней цивилизации долины Инда иммигрантами извне (см. выше, с. З00-З06)
[1176].
