Марокко превратило Сахель в свою колонию, заселенную двадцатью тысячами поселенцев, но не смогло удержать завоеванное. После смерти аль-Мансура поселенцы, многие из которых породнились с местными жителями, создали небольшие государства креолов и метисов и контролировали золотой поток, не подчиняясь Марокко. Двести лет в Сахеле не было единого центра власти и никакое восстановление империи не казалось возможным. Сонгхей представлял собой остаток прежней государственной мощи; материальная культура района пришла в упадок. Когда в 1854 году Хайнрих Барт добрался до бывшей столицы Сонгхея Кого, «некогда одного из самых великолепных городов земли негров», он увидел небольшой поселок с малорослыми жалкими обитателями»
[270].
Империи возникали с запада на восток. Мали смело Гану, Сонгхей сменил Мали, и центр каждой последующей империи располагался все восточнее. Последняя империя Сахеля тоже возникла на востоке, между Сонгхеем и Борну, в районе, где ранее находилось много небольших государств хауса, которые можно назвать городами-государствами. В этой местности ислам приняли не везде. Вряд ли он мог произвести впечатление на крестьян хауса, живших в скромных деревнях по берегам рек; ислам был принят при дворе правителей, куда приглашали мусульманских учителей и образованных слуг, но где кампания массовой исламизации населения не пользовалась одобрением. Короли не хотели отказываться от части своей власти над подданными, передав ее имамам и святым людям, или отдавать право интерпретировать законы толкователям шариата. Позиции ислама были сильнее у скотоводов, у народа фулани, который на протяжении нескольких поколений переселялся сюда с севера. Некоторые фулани оставались кочевниками, другие перешли к оседлому образу жизни, но не отказались от традиции владеть большими стадами. Поскольку фулани были мусульманами — они утверждали, что перешли в ислам в конце XV века, — из них формировалось преимущественно чиновничество, а также общины ученых, селившихся в пригородах.
Предсказуемое напряжение — между мусульманами и язычниками, скотоводами и оседлыми аграриями, королями и духовенством — в любой момент могло привести к войне и перераспределению власти. Когда вспышка насилия произошла и в начале XIX века возникла империя фулани, в центре событий оказался один человек. Узуман дан Фодио мог улыбкой успокоить толпу и криком собрать армию
[271]. Его вдохновлял пример яростных реформаторов-ваххабитов Южной Аравии, и он подражал им в действиях и построении отношений. Как и они, он страстно обличал недостаток веры и преследовал людей нечистой жизни; но почитал святых и мистиков, которых ваххабиты уничтожали. Он назвал себя «волной из волн Джибрила», учителя, склонного к мистике, научившегося в Мекке восхищаться ревностностью ваххабитов. К своему сожалению, Узуман так и не смог лично совершить паломничество в Мекку, но учение Джибрила познакомило его с современными тенденциями ислама. Харизматический дар побуждал его думать о себе как об «Обновителе веры», предсказанном пророками, и предтече Мехди, чье пришествие ознаменует космическую борьбу с Антихристом и конец света
[272].
В экологических терминах империя фулани была еще одной попыткой скотоводов использовать потенциал Сахеля для сезонных перегонов скота, а в геополитических — еще одним неудачным шагом к объединению Сахеля. В риторике правителя преобладали религиозные мотивы. Узуман получал указания непосредственно от Бога, и эти указания поступали к нему в форме видений. Свою миссию он начинал как гражданин мира, он просвещал язычников и вел верующих к высшим эталонам. Его популярность привлекла к нему внимание многих властителей, и у него сложились близкие отношения с Юнфой, королем Гобира, который, возможно, верил, что своим троном обязан волшебной силе, приписываемой шейхам. Но призывы Узумана к единству всего ислама окружающие повелители не приветствовали: его власть над фулани и учеными представляла угрозу, которая усиливалась с ростом числа его приверженцев. К тому же его учение будоражило крестьян, недовольных высокими налогами и произволом.
Юнфа и другие правители, выслушивая призывы, тянули время, а Узуман терял терпение и становился все воинственней. В 1794 году ему было следующее видение: в присутствии Бога, всех пророков и святых «его опоясали Мечом Истины, дабы он обнажил его против врагов Бога»
[273]. Но даже после этого он в течение десяти лет не решался начать джихад: согласно традиционному объяснению последователей Узумана, к этому его побудила лишь попытка Юнфы убить самого Узумана и поработить мусульман-хауса. Однако Узуману было уже под пятьдесят, и, вероятно, ему не терпелось исполнить свой обет. Провозглашение войны против неверных — неверными он со своеобразным великодушием именовал всех, кто противостоял ему, — стало решающим моментом его жизненного пути, постоянно восходившего к нетерпимости, непреклонности и ужасу.
Он был избран вождем вдохновленных им армий, но его роль была подобна роли в битвах Моисея. Он молился, а тем временем его сын, очень хорошо знавший военную литературу и историю, заботился о снабжении армий и руководил боевыми действиями. Города-государства хауса были ослаблены постоянными войнами друг с другом. Выдержав несколько кампаний, мусульманская армия набрала разгон, который постепенно позволил ей овладеть большинством городов земли хауса, и к 1820-м годам империя простерлась от границ Борну далеко за Нигер; у нее появилась заново построенная из обожженной на солнце глины столица — город Сокото; это было предприятие в русле великих цивилизаторских традиций, сознательный вызов дикости. Говорят, Узуман одобрил этот замысел из тех соображений, что разлагающее богатство никогда не придет в такое голое каменистое место
[274].
Награды за мученичество, обещанные воинам Узумана, показывают, до чего трудно вести войну с недостойными целями:
У тебя будет семь городов, населенных темноглазыми красавицами. У каждой красавицы будет семьдесят красивых платьев. Желания каждой красавицы будут исполнять десять тысяч рабов. Когда красавица захочет обнять своего мужа, ее объятие будет длиться семьдесят лет. Красавицы будут делать это снова и снова, пока не устанут. У них не будет никакой другой работы, только приносить радость
[275].
Неудивительно, что, подобно всем другим армиям аскетов, фулани в конце концов поддались искушениям плоти. Еще до окончания войны один из приближенных Узумана Абдалла бин Мухаммад обличал тех, чья цель — править странами и народами, чтобы наслаждаться и приобретать высокие звания… собирать наложниц, нарядные одежды и лошадей; въезжать в города, а не сражаться на поле битвы, и, пожиная плоды святости, не брезговать и добычей, и взятками, и лютнями, и флейтами, и барабанным боем
[276].
