Земля ночи и чудес… полная лосей и быков, медведей и волков, рысей и росомах, а может, и чудовищ пострашней… ибо здесь царило варварство, отвратительней самой из отвратительных черт цивилизации… люди-деревья, люди, принимающие облик зверей, великаны, чудовища, оборотни, здесь таились браконьеры, воры и преступники, многие из которых жестокие маньяки; обнаженные, жили они в ямах и пещерах и не знали иного закона, кроме своей злобы и похоти; они ели человеческую плоть; и горе женщине, ребенку или невооруженному мужчине, который попадет в их безжалостные когти
[341].
Лес проникнут языческой чувственностью. Даже поляны укутаны тенью, в которой таятся воспоминания о нимфах и сатирах. На толстом слое листвы под ногами сохранились отпечатки их тел и следы. Почва леса, пропитанная смолистым запахом сосны, помнит их непристойные обряды. В такой среде пуританину типа Мильтона очень легко представить себе колдунов и чудовищ, «поклоняющихся Гекате». В языческих рощах росли священные деревья, которые христианские святители срубали на церкви или кресты. Свидетели утверждают, что святой Мартин встал на то место, куда должно было упасть срубленное священное дерево: он отразил его крестным знамением. Святой Бонифаций привлек множество последователей хладнокровием, с которым предназначил священный дуб Гисмар для строительства часовни. Карл Великий придал войне с саксами священный характер, вырубив в 772 году рощу Ирминсул — рощу «мирового дерева»
[342]. Эфиопский монах XII–XIII веков святой Такла Хейманьот уничтожал «дьявольские леса» (см. ниже, с. 377). Другой эфиопский святой, король Йемрехана Крестос, заслужил в XII веке упрек Сатаны, когда начал рубить леса на строительство зданий:
Почему ты заставляешь меня покидать мои скалы, где я жил, когда так много людей поклонялись мне и были моей радостью?.. И тогда Йемрехана срубил все деревья и кусты и сжег их огнем
[343].
Самый распространенный символ христианства представляет собой срубленное или выкорчеванное дерево, со срезанными ветвями и с прибитым к нему человеком.
Светским спутником христианства в Средние века был рыцарский эпос, в котором также заметна антипатия к лесу. Воображаемый homo silvester, «дикий лесной человек», изображен противником рыцаря в бесчисленных произведениях искусства, он свирепо и страстно бросает вызов своему цивилизованному сопернику, он «ест сырым мясо и рыбу»
[344] и соревнуется в овладении землями и женщинами. У всех цивилизаций, уничтожавших леса, были такие привидения. Энкиду, волосатый спутник Гильгамеша, побуждает его сразиться с еще более волосатым чудовищем за обладание лесом в Ливане
[345]. Мохнатые лесные люди — распространенные персонажи китайских страшных рассказов и фантазий. Слово «органгутан» на малайском означает «лесной человек». Чжоу Дагуань сообщает о том, что жители Ангкора боятся человекоподобных жителей леса (см. ниже, с. 240). В зале для приемов султана Альгамбры изображен лесной человек. На границах большинства цивилизаций непокорные жители лесов служили источником представлений о зверском поведении лесных людей. В христианском мире, который в Средние века успешно приручил лесных обитателей, даже дикие люди в воображении художников могли становиться более цивилизованными. Они стали геральдическими поддерживающими фигурами в бесчисленных рыцарских гербах и даже украшениями дверных проемов в доминиканском колледже в Вальядолиде. На баварской картине XV века женщина учит одного из таких лесных людей играть в шахматы
[346].
В главном зале замка Бинч художник нарисовал в 1549 году балетную сцену; на ней дикие люди в обвислых зеленых одеяниях сражаются с горгонами, а затем послушно уходят по приказу красиво одетых женщин
[347]. Даже самые свирепые дикие люди средневековой литературы удивительно благородны и рыцарственны. Дикий лесной человек был соперником сэра Гавейна в английской поэме XIV века «Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь». Чтобы встретиться с ним, герой должен пересечь дикий лес из «огромных развесистых дубов». Он встречается со змеями и волками, с медведями и кабанами, с привидениями и древоподобными гигантами, называемыми «энтейны». Его «едва не убил холод», когда он спал на голых камнях, а птицы на деревьях жалобно кричали от холода. Охотники, владевшие лесом, встретили его как человека, который может научить их «ловкости вора» — вежливому поведению — и «благородной речи». Дети природы чувствовали, что находятся в обществе воспитанного человека. Противник Гавейна был сам похож на лес: волосы как трава; фигура и осанка как у дерева. О нем сказано, что он «повелитель самых диких лесов земли», что «ударами руки он причиняет смерть» и что он «дьявольски умен». Однако встретившись с ним, Гавейн обнаружил, что Зеленый Рыцарь — это предшественник благородных дикарей: он уважал договоры и мог поучить нравственности сидящих за Круглым столом
[348].
Но коль скоро дикого человека могли цивилизовать контакты с миром ферм и городов, то и цивилизованный человек мог в лесу сблизиться с природой. В средневековой Европе считалось, что охотники обладают той же «дурной кровью», что и их дикие соседи: живя в лесу, они перенимают обычаи хищников, охотятся так же, как звери: они остро ощущают запахи, умеют неслышно выслеживать и яростно сражаться — они могут стать «взбешенными». Действительно, они подвергались риску заразиться бешенством: укус больного животного превращал людей в зверей и подтверждал миф о «черной крови»
[349]. Лес был не просто отсутствием цивилизации — он был ее врагом.
На границах христианского мира лес исчезал вместе с распространением крещения, точно так же как в тропиках он исчезал при распространении ислама (ибо после того, как их эллинистические предшественники уничтожили деревья на некогда лесистых просторах, превращая его в бревна, смолу и топливо, мусульманам пришлось столкнуться в умеренном климате лишь с немногими лесами): в восточной Бенгалии с XIII по XVIII век в джунглях возникали мусульманские мечети, вокруг них появлялись поселки и лес исчезал
[350]. В Китае, где бизнес был в большей степени делом мирским, обширные северные и тропические леса в основном оставались нетронутыми до самого XX века, но вот леса умеренного пояса стали самой первой жертвой распространения обработки почвы. В «Книге Од», относящейся, вероятно, к началу первого тысячелетия до н. э., описаны веселые лесорубы, размахивающие топорами. Это удивительно напоминает описанный Гомером звон железных лезвий, раздающийся в лесах
[351].
